— Как куда — в ЧК.

— А чего в Чеку-то? — враз забеспокоились хитрованцы.

— А того, что хотел я с вами добром дело сладить, да, видно, вы того не желаете, — вздохнул Валериан Христофорович. — Пускай с вами теперь на Лубянке толкуют!

И стал кликать красноармейцев.

— Что ж вы так-то, — загалдели наперебой урки. — Коли в вы сказали, что это вам надобно, так мы в с превеликим нашим удовольствием, разе мы когда супротив вас шли? Да мы для вас в лепешку! Зачем же сразу Чекой грозить?

Хитрованцы пошептались меж собой. Один выступил вперед.

— Кажись, признали мы его — Хлыщ это. Вон и ухо у него подрезанное.

И верно, одно ухо покойника было порезано надвое, а мочка и вовсе отсутствовала.

— Под кем он ходил? — спросил Валериан Христофорович.

— Ране под Михой Сиволапым, а после сам по себе.

— А с господами дружбу водил?

— Так всяко бывало.

— Но-но, вы мне тут воды не мутите, коль начали, так уж все говорите, будто пред батюшкой на исповеди! — прикрикнул для порядку Валериан Христофорович.

— Ну, морского ежа вам в клюз! — рявкнул Паша-кочегар так, что завсегдатаи Хитровки от его рыка вздрогнули и втянули головы в плечи. — Чего молчите, будто океанской воды хлебнули?!

— Якшался он с ювелиром одним, у которого ране лавка в Китай-городе была, — нехотя ответили хитрованцы, — навроде камни да золотишко ему сбывал.

— И где теперь тот ювелир?

— Кто ж то знает. Иные говорят, что давно преставился, а другие, что при новой власти служит.

— Как его звать-то?

— Известно как — Кацом кличут.

— Как? — не сдержавшись, переспросил Мишель.

А ведь знакома ему эта фамилия — Кац, уж не тот ли это, что при Гохране оценщиком состоит, да притом не раз и не два в Ревель ездил к Гуковскому!

Вот и выходит, что не зря они в мертвецкую заявились!..

— Ступайте теперь, да о чем узнали, никому ни полслова — не то худо вам будет! — пригрозил Валериан Христофорович.

Хитрованцы себя в другой раз просить не заставили, гурьбой повалили из мертвецкой.

— В расход их надобно бы, тогда уж верно они никому ничего не сболтнут! — недовольно проворчал Паша-кочегар.

— Да за что ж их в расход, коли они ничего предосудительного покуда не совершили? — укоризненно сказал Мишель.

— Да? А вы на рожи их гляньте — да ведь сразу видать, что душегубы они все как один! — категорически заявил матрос.

— Это еще доказать надо, — покачал головой Мишель.

— А тут и доказывать нечего, я их насквозь вижу, контру ползучую, — в распыл их, и всех дел!

— А кто ж вам тогда, милостивый государь-товарищ, помогать станет? — грустно поинтересовался Валериан Христофорович. — Да ведь без таких рож мы будто кутята слепые да глухие, как без них прикажете истинных душегубцев ловить?

— А мне их помощь без надобности — мы их всех разом под корень! — рубанул рукой Паша-кочегар. — В светлом завтра никаких воров не будет!

— Ой ли? — хмыкнул Валериан Христофорович.

— Так и есть — чего воровать, когда всего вдоволь будет, сколь надо — столь и бери!

— А как же быть с милицией?

— И милиции не будет! — уверил всех Паша-кочегар. — Милицию мы упраздним за полной и окончательной ненадобностью, как пережиток царизма!

— Ну-ну, — хмыкнул старый сыщик.

Да, обратясь уже к Фирфанцеву, предложил:

— А покуда нас не упразднили, надобно бы нам, Мишель Алексеевич, за тем ювелиром негласную слежку учинить.

— Хорошо бы, да только где на то филеров взять? — вздохнул Мишель.

— Есть у меня пара! — заверил его старый сыщик.

— И кто ж? — подивился Мишель.

— Да мы с вами, сударь — мы теми филерами и станем! Да-с!

Утром против дома эксперта Госхранилища ценностей сел нищий бродяга, что по самые глаза зарос бородой и был обряжен в такие обноски, что глядеть на него страшно.

— Пода-айте, люди добрые, Христа за ради, сироте убогому-у! — ныл он, пялясь на редких прохожих очами, наполовину заплывшими бельмами. — Семь ден не емши...

Хоть с виду не скажешь, потому как нищий был собой велик и дороден.

Прохожие шарахались от попрошайки, опасаясь, что тот станет дергать их за полы одежды да еще, чего доброго, заразит своими вшами.

Но добрые люди все ж таки находились — остановился подле нищего вполне приличного вида господин, полез в карман.

— Не дайте помереть рабу божьему...

— Ну что? Был кто или нет?

— Как не быть...

— Кто? Да не томите вы душу, Валериан Христофорович!

— Старый приятель наш по Западному фронту — начпродснаб Первой Конной армии, — прошептал довольный собой попрошайка.

И тут же заорал дурным голосом:

— Премного вам благодарен, ваше сиятельство-гражданин-товарищ!

— Неужто Куприянов? — тихо ахнул Мишель.

— Он самый!

Вот так номер!

— Да кабы он один.

— Кто ж еще?

— Шелехес.

Шелехес?.. Тоже личность известная и тоже, как Кац, при Гохране состоящая. Уж не одним ли они интересом связаны?

— Ну я пошел.

— Да продлит Господь дни твои, да обойдут тебя болезни и ЧК за милость, тобой явленную! — пропел хвалу прохожему нищий.

Мишель хмыкнул и убыстрил шаг. Через два часа ему было заступать на место нищего попрошайки, обрядившись старьевщиком...

Вот ведь как все занятно обернулось — случилась рядовая облава на Пятницкой, где красноармейцы меж мешков с ворованной мукой драгоценности сыскали, а средь них перстенек в виде головы льва с глазами из бриллиантов, что числился в перечне царских сокровищ, ювелирами составленном, под номером сто семь. Мука та на начпрода Первой Конной армии вывела, что в Москву продуктовые эшелоны гонит, а ранее при коменданте Кремля состоял, аккурат в то самое время, как ящики с литерным грузом из Петрограда прибыли, и те ящики видел, и сам разгружать помогал, а коли так, то знать может, где они теперь находятся! И хоть повинился он, будто тогда перстенек уворовал, а ныне по нужде продать решил, веры ему нет — что тот перстенек в сравнении с сотнями пудов муки и пшена!.. Нет, темнит что-то начпрод!..

А дале иная ниточка тянется — перстенек тот, судя по всему, ювелиру Кацу назначался, что был до семнадцатого года преуспевающим ювелиром, а ныне служит рядовым оценщиком в Гохране вместе с Шелехесом и с ним же, по делам службы, в Ревель ездит, где с Исидором Гуковским встречается, с коим Шелехес, о чем всем известно, близко приятельствует. Сам Гуковский тоже личность темная, вороватая, в чем Мишель лично убедиться мог, и коли предположить, что Кац сказал Шелехесу о сокровищах царских, а тот — Гуковскому, то последний мог ими заинтересоваться, потому как цену золоту и бриллиантам знает.