«Начать заново, – перебила Ольга насмешливо, – какое идиотское выражение… У нас все хорошо, не стоит беспокоиться, Андрюша. И не забывай, пожалуйста, о выплате за квартиру. Четыре месяца уже не было переводов».

Это, про квартиру, она сказала откровенно, чтобы унизить, поставить на место. Прибить к земле…

Возникало желание вернуться к той жизни, какую он вел между разводом с Ольгой и встречей с Женечкой. Менять девушек каждую неделю, заслонить обилием секса потребность любить, завалить тоску разнообразием животов, сисек, волос, поп. Но то ли возраст уже (и, может, еще) был не тот, то ли общение с баптистами повлияло, то ли тоска была слишком крепкая – Андрею противно становилось целовать, обнимать, класть в постель малознакомую; противен он становился сам себе, пыхтящий, дрыгающийся, потный. И если раньше после секса возникал вопрос: «Ну и что?» – то теперь возникал еще до секса, и между ног становилось мертво и пусто.

Да и девушки стали другие. Это были не безбашенные симпотные оторвы девяностых, а осторожные, деловитые, планирующие будущее особы. Почти все, кого удавалось привести домой, первым делом оценивающе оглядывали мебель, обои, кухню, интересовались, его ли это квартира или снимает, почему у него до сих пор нет ни жены, ни герлфренд. (Его, кстати, поначалу коробило это «герлфренд», а потом понял, что для девушек такой статус куда круче жены: жена – что-то такое в халате у плиты, а герлфренд – совсем другое, но такое же близкое и дорогое, как жена.) И за последним вопросом Андрею слышался другой: «С тобой все в порядке?»

И еще – русских девушек становилось в городе все меньше и меньше. Пусть не так активно, как десять лет назад, но нетувинцы продолжали уезжать. И тувинцы, впрочем, уезжали тоже.

Работа в фотосалоне, такая легкая, почти что халявная, сделалась в конце концов невыносима. Годами совершать одни и те же простые операции оказалось мучительно. Но не только это… Счастливые рожи на фотографиях, чужие праздники, пляжи, какие-то европейские и южноазиатские города, туристические походы рождали зависть, злое раздражение. Хотелось не класть фотки в конверты, а рвать, рвать на мелкие кусочки. И повторять: «Сволочи!»

Вдобавок донимали приставания Станислава Андреевича и других членов общины, явно по указу пастыря пытавшихся вернуть его на чаепития, привлечь к активной деятельности. Пошли и намеки на то, что, если не послушается, может лишиться места.

«И десятины им стало маловато», – морщился Андрей.

Начал подыскивать другую работу.

Подыскивание могло, как и раньше, растянуться на месяцы, но помог случай – Андрей столкнулся с парнем из параллельного класса Пашкой Бахаревым, который когда-то помог ему устроиться в «Аржаан», и тот предложил идти к ним, установщиком евроокон.

«Я сам там с полгода уже, рад вообще! Деньги считать перестал… Новое дело – конкурентов нет, а спрос растет. Давай, вливайся, пока не поздно».

И таким вот образом он, когда-то нежный комнатный мальчик, фанат «Депеш Мод» Андрюша Топкин, занялся монтажом окон.

Работал в одной бригаде с Бахаревым, учился у него.

В школе здоровый гоповатый Паша – его называли Паха – относился к Андрею довольно враждебно. Не то чтобы наезжал, чмырил, но не здоровался, кривился, глядя на его прическу с начесом, цветастые футболки, белые кроссы. А вот спустя годы, считай, сдружились.

И Андрей перестал быть модным, и Паха забыл про свое гопачество. Объединило выживание и схожие судьбы – родители обоих уехали из Тувы, а они остались. Андрей – из-за Ольги, Паха – из-за хорошей в тот период – в середине девяностых – работы. Занимался турбизнесом, отремонтировал с партнерами на целебном озере Сватиково два брошенных профилактория, в советское время принадлежавших погибшим организациям, – на деле два одноэтажных здания с двумя десятками комнаток; соорудил душевые, кухни, провел свет, дал рекламу по Туве и Красноярскому краю. Стали приезжать больные и просто любители довольно экзотического – крепкосоленое озеро посреди почти пустыни – отдыха.

И хоть по документам все у ребят было законно, как только дело наладилось, профилактории отобрали, и Паха из обеспеченного чувака сделался почти нищебродом. Жена с ребенком уехала к ее родителям в Новокузнецк, а Паха уперся и решил остаться здесь. Доказать кому-то, а скорее в первую очередь себе, что в родной Туве он сможет подняться. И вот который год пытался, тычась то туда, то сюда.

«Лом принимал, все отлично шло. Это вообще золотая жила, если по-нормальному… А один раз привожу на станцию, ну, в Минусинск, и мне говорят: “Фонит”. “Чего фонит?” – говорю. Ну не врубился сразу. “Радиация, – говорят, – такое железо мы не принимаем”. Я так, этак. Ну пришлось целый КамАЗ в тайгу свалить. В другой раз приезжаю, а мое это железо как раз в полувагон загружают. И чуваки те же, что у меня его в тот раз не приняли. “Оно ж с радиацией, – говорю. – Как так?” – “Да это, мол, другое”. “Я, – говорю, – свое железо, которое вот этими руками тягал, не спутаю. А вас, суки, щас учить буду”. Ну морды порасшибал и уехал. Так мой бизнес с ломом закончился. Эти чуваки ведь там все держат. И в Минусинске, и в Курагине, и в Абазе, в Абакане… Не обойдешь их, а дальше куда до железки везти – дорого… А с окнами – классный вариант. Конечно, не сам себе хозяин, но, может, это и хорошо. Крутоват я для бизнеса, хе-хе, чуть чего – по морде гнилым партнерам».

Увольнение из фотосалона происходило тяжело. Тяжело морально. Станислав Андреевич изменился в лице, когда услышал, что он уходит. Сначала вспыхнул в глазах испуг, потом появилось недоумение, а потом мелькнул гнев, тут же прикрытый сожалением и обидой.

«Что ж, Андрей, – заговорил он с усилием, – держать тебя я не могу. Ты взрослый человек. Но прошу подумать, все взвесить».

«Да я подумал, Станислав Андреевич, – замялся Андрей, чувствуя себя провинившимся подростком. – Спасибо вам, но нужно менять жизнь».

«Менять?.. Хм, менять, конечно, нужно. Необходимо менять… Только – в какую сторону… Можно и в пропасть ухнуть в процессе этих перемен. Вот Света Губина ушла… Помнишь Свету?»

Андрей помнил ее, щупленькую девушку с длинным носом, обычно тихую и молчаливую, которая однажды во время проповеди закричала, что все это ложь, что она больше не может… Убежала из церкви, уволилась с работы. Сам Андрей не был свидетелем ее истерики, но приемщицы обсуждали это несколько смен.

«Вот ушла Света, а буквально позавчера я узнал, что ее в петле нашли. На столе пустая бутылка, а она – висит… От нас освободилась, и дьявол сразу забрал… А Ондар Сережа. Знаешь его историю?»

И про Сережу Ондара Андрей знал. Сережа ушел спокойно, без скандала. Уехал в Кара-Холь, на родину, где, как он сказал, его ждет дед, шаман, чтобы передать знания и силу. Через месяц пришло известие, что его там зарезали. За что – неизвестно. Но если бы остался здесь, наверняка жил бы да жил…

Понятно, что Станислав Андреевич беспокоился не столько за Андрея, сколько за свою общину, которая убывала на глазах. И хотя Андрей давно почти не бывал на собраниях, но все же надежда на то, что станет активным членом, сохранялась. Увольнение же эту надежду убивало. Да и десятины община лишалась. Не факт, что новый работник согласится отчислять часть денежек.