Меня — и всего лишь в ротные, командовать сотней этих косоруких?! Пообещали немцы обезьяне Высеру произвести в штандартенфюреры, когда в Легионе будет должное число солдат, он и старается. Выпросил у Лиса взять себе из наших, кто захочет перейти в мусульманскую веру. Что ж, Бог милостивый, простит; а самоубийство — это грех, если завтра опять на мины? Подумаешь, вместо Матки Боска — святая Мириам, а вместо Христа — Магомет! Лишь бы вырваться отсюда и забыть, как кошмарный сон. Мы же в просвещенном двадцатом веке живем, чтобы верить в рай и спасение души — да и какая разница: не тот спасет, так этот.

Еще Полска не сгинела… Тьфу! Нет бога кроме Аллаха. Вдруг заметят, что не так молюсь! Ради спасения самого ценного польского достояния, элиты нации — и веры не жалко, тем более на время. Будь прокляты русские и лично Сталин за то, что обрек нас на такое унижение! Но потерпим — тем более что Арабский Легион посылают не на фронт против англичан или, не дай боже, русских, а всего лишь здешних жидов потрошить, святое же дело! Ну а после — нет положения, из которого нельзя было бы вывернуться!

Нет бога…

А в это время где-то в Казахстане…

— Шнелле, суки, шнелле арбайтен! Ну, чего ты ползешь, как вошь беременная? Живее ластами шевели, убью, тварь!

— Ну чего ты орешь, Ржавый? Все равно никто не оценит. А этим тем более пох… а ты нервы свои тратишь, а они не восстанавливаются, как фельдшер говорил.

— Так работать не хотят, твари фашистские! Ползают как вареные. А мне назад неохота, этих гонять все легче, чем самому с кайлом. И приятнее.

— Что башкой смекаешь, Ржавый, это хорошо — раз дошло, что с тебя спросят. Тех, кому по барабану, мигом назад спускают, из вохры в зека. А вот людьми управлять не умеешь. Ну зачем на них орать? Приятно, конечно, самолюбие потешить, но тебе это нужно или результат?

— А как еще, Седой? Как еще с ними?

— Так, как серьезные люди делают, а не мелкая шпана. Смотри, мои как заведенные бегают, и хоть бы кто присел! А ведь я на них не ору, а просто — блокнот этот видишь? Если замечу, кто сачок, подхожу и спрашиваю: «Фамилия, личный номер?» И карандашиком сюда — а это значит: один раз попался — про деньги забыл, сиди на одной пайке, второй раз и полпайки снимают, в третий раз считается уже злостным — в шизо, но до такого обычно не доходит, по крайней мере с дойчами, в них орднунг ихний гвоздем вколочен. Вот со всякими прочими бывает…

— Слушай, Седой, а как ты с ними толкуешься? Я все пытался ругаться научиться по-ихнему, так не понимают или ржут!

— А на хрен тебе это? Это их проблемы тебя понимать, если жрать хотят. Я с ними по-русски, и обычно через неделю уже никто не вякает «нихт ферштейн»! Ну, если только не поляк.

— А что, они самые тупые?

— Запоминай: проще всего с немцами. Тут, правда, есть шанс небольшой на упертого нацика нарваться, но таких обычно еще на фильтре отсеивают, здесь в массе смирные остаются. Но если и попадется такой зиг хайль, просто докладываешь куда следует, и его быстренько изымают. Раньше из-за этого головняк, что дырка в бригаде, пока новую единицу пришлют, а план тот же — теперь, как наши на Украине им вмазали, этого добра навалом, толпами пригоняют. Обычно же у фрицев орднунг: приказано — исполнять!

Французы — ну, тут серединка на половинку. Тут воспитание нужно подольше; случается, что и до шизо дойдет. Итальяшки на французов похожи, только косорукие: бывает, что не сачкует, а и в самом деле выдохся, или не умеет. А вот румыны и поляки хуже всего. Румыны воруют все, что плохо лежит, оглянуться не успеешь — уже стырили, и хитрожопые страшно, совсем как евреи — такое измыслить могут, лишь бы не работать, аж удивляешься. А поляки гонористые очень, права качать любят еще больше нациков, с ними зачастую проще не заморачиваться, а сразу писать злостное неповиновение. Но это проходит, если панов один или два, а не дай бог, когда в бригаде их много, вот тут действительно иногда приходится террором, о колено ломать, потому как по-хорошему они не понимают. У меня два таких случая было, один раз сам управился, а во второй немцы помогли — они поляков отчего-то страсть как не любят, особенно если до них дойдет, что всей бригаде пайку урежут из-за строптивых панов.

— Слушай, Седой, а что мы тут копаем?

— Меньше знаешь — крепче спишь, Ржавый. Тебе лишний головняк нужен? Мне точно нет: видел, как гэбисты тут все секут? Может, какую ценную руду здесь нашли, и теперь срочно надо шахты и завод ставить.

— А она не ядовитая? Видел, как научники с какими-то приборами ходили, меряли, а после сами на том месте с тканевыми намордниками, чтобы не надышаться. Участок за семнадцатой вешкой, там еще камень большой торчит.

— А бес его знает… Пока никто ведь не помер, и в санчасть не попал? Но ты лучше тоже себе сделай что-нибудь из тряпки на морду: начальство — оно всегда стремное, где оно опасается, там точно что-то есть. А мне еще жить не надоело!

— Амнистия, наверное, будет… Через год-два, по случаю победы. Эх, погуляем!

— И дальше что? Снова украл, пропил, в тюрьму?

— Ну а куда еще? Ты, Седой, слесарем или токарем был? А я не умею. И в колхоз неохота, после городской жизни.

— Село ты и есть село! Слыхал, что комендант говорил: кто из таких, как мы, себя покажет хорошо, тех могут и в кадры. Ну, а после, как срок отслужишь, если безупречно, то и в школу милиции направят. Вот представь, Ржавый, станешь ты большим человеком, участковым — идешь по вверенной территории, при исполнении, мундир, усы, кобура! — а вся шпана перед тобой в подворотни разбегается, чтобы ты не заметил.

— Так это ж западло — против своих идти? Сукой стать?

— Во-первых, Ржавый, не будет больше воровского мира. Ведь прав я оказался про новый УК? Уголовка, наверное, и при коммунизме не исчезнет — но вот профессиональным ворам теперь жизни нет, если ты «авторитет», «в законе», то это уже законченный состав преступления, за который вышак, и на конкретном ловить не надо. Так что не будет воровского закона, одни сявки останутся. А во-вторых, ты сейчас этих вот гоняешь, с дубинкой и винтарем, это как?

— Так это ж фашисты! Их можно. Это, как их, гастарбайтеры.

— Чего-чего?

— Это я слышал, когда в Красноводске были. Флотские какие-то разговаривали, и эти вокруг, подай-таскай. Фрицы там, у себя, наших называют «остарбайтеры», ну а сами они здесь как на гастролях, где рабсила нужна, в эшелон и вперед… Слышь, Седой, а вдруг, как война кончится, их домой отпустят, а нас на их место?

— Ну, этого не боись, Ржавый! Я тут тоже слышал разговоры. Вкалывать у нас этим гастарбайтерам до тех пор, пока все порушенное не восстановят. И не факт, что и после не заставят поработать. А мы точно без дела не останемся!

— Ага, с кайлом в руках?

— Ты сводку вчера слушал? Наши уже на границу вышли, где-то на Украине. И как думаешь, остановятся?

— Так Сам же обещал в Берлине быть и Гитлера повесить. А у него слово — значит, сделает!