— Ты облажался.

— Дай мне возможность все поправить. Ради моих детей, Автандил, умоляю! Я все исправлю!

Будь Гори рядом, Цвания упал бы на колени, целовал бы подметки хозяйских туфель, валялся бы в пыли. Но главарь был далеко, и Давиду оставалось лишь сжимать телефонную трубку и утирать платком мокрый лоб.

— Автандил, ради детей! Ради матери! Умоляю, Автандил, дай шанс!!

Ну, как тут не смягчиться? Окажись на месте Цвания чужак какой-нибудь, убил бы его Гори не задумываясь. Но соплеменники всегда получали возможность исправиться. Родная кровь, как ни крути.

— Ты уже подписал бумаги?

— Я не мог не подписать, меня бы не выпустили.

— Зато мне сейчас было бы проще.

— Автандил, — очень тихо сказал Цвания, — я хочу жить.

— Я же сказал, что дам тебе шанс. — Гори помолчал. — Крылов и Ахметов равноправные партнеры?

— Да.

— Если я правильно понимаю людей, то тот из них, кто останется в живых, станет более сговорчив.

— А как же Чемберлен?

— А ты оставь в живых того, что поумнее. Того, кто побежит не к Чемберлену, а ко мне, понял? Тот, кого ты не тронешь, должен понимать, что, даже если Чемберлен начнет войну, ему лично это будет глубоко фиолетово. Понятно?

— Понятно.

— Тогда делай, сын овцы! — заорал Гори.

Давид осторожно положил трубку, некоторое время смотрел на насквозь мокрый платок, швырнул его в корзину, вытер лоб рукавом и нажал на кнопку интеркома:

— Какадзе, давай этих двух уродов!

В кабинет осторожно вошли Чех и Зелински.

— Можно?

Если во время разговора с Гори на Цвания невозможно было смотреть без жалости, то теперь он резко преобразился: появилась уверенность в себе, губы кривила презрительная ухмылка, а в глазах загорелся нехороший огонек. Обещанное Автандилу исправление ситуации Давид решил начать с назначения виновных и их наказания.

— Это мой кабинет. — Цвания повел перед собой рукой. — Это мое казино. Сюда приходят люди и приносят мне деньги. Я получаю прибыль. Я отвечаю за нее. А завтра сюда придет Никита Крылов и скажет, чтобы я убирался. Что «Изумруд» — его казино. И знаете что?

Шулеры молчали.

— Мне придется убраться, вашу м…!!

Давид был мужчиной южных кровей, горячего нрава и потому никогда не носил с собой огнестрельное оружие — мало ли что, бывают ведь моменты, когда себя не помнишь. Зато рядом с креслом держал преподнесенную сотрудниками бейсбольную биту — выпускать пар на кресле, стене или…

Тяжелая бита со свистом опустилась на столешницу, вдребезги разнеся клавиатуру и заставив подпрыгнуть Чеха и Зелински.

— Сидеть!!

Побледневшие шулеры вернулись в кресла. Подарочная дубинка подрагивала на столе с частотой дрожания рук Цвания.

— Я хочу знать, ребята, как получилось, что я проиграл?

Чех, сдававший карты в последней, решающей партии, побелел.

— Давид, я… я не знаю, как Крылов выиграл…

— Не знаешь? Ты, сучонок, не знаешь?! А что ты вообще знаешь?!

Бита повторно врезалась в стол, перепуганный Зелински вжался в кресло, а вот Чех вскочил, за что тут же получил чувствительный тычок дубинкой в грудь.

— Я сказал: сидеть!

— Он не мог выиграть! Не мог!! — завопил Чех. — Я сдал, как мы договорились: Копытову четыре последовательные карты масти, вам и Крылову — по три. Вы сбросили две и прикупили девять и десять пик, так?

— Так.

— Копытову я сдал семерку червей. Мы ведь так и рассчитывали: у всех должны быть не самые сильные, но мощные комбинации, чтобы никто не спрыгнул. Так?

— Так.

— А Крылову я отправил пятерку и шестерку бубен. Пятерку!!

— И когда же она стала валетом?

— Да не могла она стать валетом! Я все старшие бубны перед переменой сбросил!

Пару мгновений Цвания обдумывал слова Чеха.

— Хочешь сказать, что Крылов катал у меня перед носом?

— Никита играл честно, — осмелился подать голос Зелински. — Я следил за ним весь вечер — все чисто. И Копытов ни разу не передернул.

— А с ним вы почему не разобрались? — поинтересовался Давид. — Этот уголовник едва нас не обыграл.

Шулеры переглянулись.

— Я впервые видел, чтобы человеку так везло, — осторожно ответил Зелински. — Мы ведь вначале не катали, играли, как положено, чтобы Крылов не почуял чего. Так я скажу: Копытова этого карты любят. Липнут к нему, как бабы к миллионерам.

— Ему почти всегда нужные карты приходили, — подтвердил Чех.

— Как это объяснить?

— Не знаю.

— Плохо, — подытожил Цвания. — Плохо, что не знаете.

* * *

Москва, Комсомольский проспект,

5 ноября, пятница, 21.12

Квадратный «Мерседес» вылетел из подземного гаража на бешеной скорости: Копыто так торопился уехать подальше от ищущего свой «Мазератти» вампира, что почти не убирал ногу с акселератора. Чудом избежав столкновений с несколькими автомобилями и нарушив добрую половину существующих правил дорожного движения, уйбуй в конце концов сумел развернуть джип в нужном направлении.

— Убьем Харция!

— Смерть концам!!

— Он нас предал!!!

Бойцы орали воинственные лозунги и клацали огнестрельным оружием. Но если карательная операция увлекла десятку, то сам уйбуй оставался суров, если не сказать — мрачен. Он чувствовал, что узнал далеко не все плохие новости сегодня, и машинально прибавлял скорость, стараясь не дать им догнать себя. Но что толку бежать?

Остановиться пришлось неподалеку от пересечения с Садовым кольцом. Копыто прижал «Мерседес» к обочине, не дожидаясь приказа, выбрался из ставшего похожим на катафалк джипа — бойцы испуганно притихли, и уныло побрел к Сантьяге, стоящему рядом с футуристическим авто темно-синего цвета. «Ягуар XJ220» был виден издалека, и дикарь прекрасно понимал, по чью душу появилось здесь это купе. Ноги уйбуя подгибались.

— Комиссар, это конец. Это проклятый Харций, вонючий ублюдок! Он подсунул мне артефакт, когда я спал! Я не знал, что нарушаю режим секретности! Я не…

Копыто бубнил, не поднимая глаз. Он снял бандану, низко-низко опустил лысую голову и слышал только себя, только свое горе. Вот почему Сантьяге пришлось повторить вопрос дважды: