class="p1">– Я заметил: у «Карнеги» и «Метрополитен» никто не спекулирует, отдают билеты по их цене или дешевле. Это не футбол и не бейсбол.

– Нет нужды спекулировать. Это же билеты, которые служкам местным бесплатно раздают в виде поощрения, а они – дедам вроде нашего на продажу, а выручку делят.

– Интересно. Не знал.

В зале Юля снимает пальто и берет, на ней голубая кофточка под горло из ангорской шерсти и темные брюки. Стройная, худее, чем Косте нравится, но с изяществом, которое не часто у молодых женщин в Америке присутствует; почти льняные волосы закручены сами собой, как проволока, тонкоперстой рукой отводит их со лба. От нее не укрывается Костин взгляд изучающий.

– Что вы меня так рассматриваете? – в голосе нет неудовольствия, скорее прощупывающее: нравлюсь или так себе?

– Вам идет голубое.

– Благодарю. Вы совсем не такой, каким я вас представляла.

– Какой же?

– Интеллигентный, – после паузы. Когда отозвалась на его объявление, кажется, тоже что-то об интеллигентности говорила. – Для меня самое важное в человеке – именно это. Кругом жлобы одни.

У нее маленькая грудь, машинально отмечает про себя. Чем меньше у женщины грудь, тем, говорят, больше ума.

Концерт изумительный – хотя бы одно это оправдывает Костин приезд. Моцарт, Брамс, Рахманинов, Третий концерт. Костя больше любит Второй, но Володоз превосходит сам себя – и дарит непередаваемые эмоции. На бис виртуозно играет собственные импровизации известных вещей, и зал буквально сходит с ума.

– Ну что я говорила? Это же чудо, фантастика! – у Юли горят глаза. – Не жалеете, что такой путь проделали ради концерта?

Недоговоренным повисает – и ради того, чтобы мы встретились наконец.

После концерта Костя ведет Юлю ужинать в «Габриэль» на 60-й улице, между Бродвеем и Коламбус-авеню. Бывал он здесь пару раз, место по-домашнему уютное, теплое.

Начинает падать снег, липкий, мешкотный, они не спеша идут к ресторану, опушаясь хлопьями, задумчивые манхэттенские строения слегка струятся в сквозном белом мареве.

– В снегопаде присутствует что-то мистическое, правда?

Костя вздрагивает: спутница его произносит то, что звучит в нем. Читает мысли или у них общий душевный камертон?

За ужином при свечах Юля рассказывает свою жизнь, хотя Костя не просит об этом: музыкантша, учила деток играть на рояле, ранний брак, муж-журналист, погуливал (видя Костино удивление, поясняет: от красивых тоже гуляют), измены надоели, развод, отъезд в Америку с матерью и дочкой по еврейским каналам, переучивается на бухгалтера, сменила три места работы, сейчас – в солидной компании, в свободное время дает уроки музыки; с бойфрендами не везет – неустроенные попадаются или примитивы…

– Вы не похожи на еврейку. Скорее что-то прибалтийское.

– Папа у меня латыш, умер, когда я еще жила в Питере.

Хотите замуж? Нет, не за меня – вообще? – уточняет на всякий случай.

– Естественно, хочу, одной тянуть семью тяжело. Надобно плечо, к которому можно прислониться. Мне нужен человек серьезный, самостоятельный.

– Женщина хочет многого от одного, мужчина – одного от многих. Не испытывайте иллюзий.

– Я уже обожглась. Достаточно. Поэтому никаких иллюзий нет.

Около полуночи они выходят из «Габриэля». Снег усиливается, слепит глаза, колет щеки. Почти бегом к крытому паркингу. Здесь тепло и безветренно. Они встают в очередь, хлопья на Костиной куртке и Юлином пальто мигом стаивают. Молодой латиноамериканец подгоняет машину, отдает Косте ключи и предупредительно распахивает дверцу перед его спутницей. От Кости не укрывается его нагловатый взгляд – уж больно хороша баба.

Они едут вниз по Бродвею, Юля не спрашивает, куда и зачем, впрочем, Костя готов к ответу: если у Юли появится хоть малейшее желание отправиться домой, он немедленно исполнит его. Видит Бог, он не хочет отпускать Юлю, однако для него теперь много важнее оставаться хозяином положения, а не просителем или уговорщиком. Но Юля молчит, стало быть, ситуация ее устраивает.

Утром, около девяти, Костя провожает Юлю – в воскресенье у нее дома, как обычно, урок с учеником. Захолодало, намело чуть ли не по колено и продолжает мести, машин почти нет – в такую погоду американцы не ездят, только желтые кэбы снуют в поисках отсутствующих пассажиров. Костя целует Юлю, сажает в такси и не очень ловко сует сто долларов двадцатками.

– Это много, – Юля задерживает деньги в руке, но не возвращает.

Домой досыпать Костя идет нехотя. Слепливает снежки, целит ими в деревья, поминутно останавливается, вдыхает морозный воздух. Опустошение, грусть и радость одновременно. И снег, снег, неуемный и желанный. Еще сутки такого бурана, и будет почти как в девяносто шестом, тогда по Манхэттену на лыжах передвигались.

Он плюхается в постель, хранящую женские запахи, зарывается лицом в подушку. Что будет, когда вернется Наташа? Изменять ей нехорошо. Но он уже изменил. И самое неприятное, угрызений совести не испытывает. Собственно, о какой измене идет речь? Нас связывает только, как Наташа любит изъясняться, контракт, сделка, соглашение со взаимными обязательствами. И более ничего. В конце концов, Наташа нравится мне больше, чем другие, но мне нужны другие, дабы удостовериться в этом. Юле до Наташиного опыта как до небес – не дотянуться, но суть не в этом: в ней что-то от мраморной статуи, все совершенно, изящно и все – холодно, не в Костиных силах очеловечить, одухотворить, растеплить. Любила ли она когда-нибудь? Теперь он понимает бывшего Юлиного мужа… С этими мыслями мгновенно засыпает.

К полудню Костя очухивается, принимает ванну и, свеженький, садится за стол в кабинете. О Поконо нечего и думать – в такой снегопад на дачу не доберешься. Пишется скверно, мыслишки вялые, желание работать явно отсутствует. Чем же занять себя во второй февральский день… Долго разговаривает с дочерью, та мила, нежна, никуда, как прежде, не спешит, вторые линии не берет. С тех пор, как осчастливлена отцовскими миллионами, в корне поменяла отношение к нему. Или Косте мнится, что поменяла?.. У Дины все окей, Глеб – умничка, отлично занимается, увлекся соккером, Марио помогает по дому, не нудит. Когда приедешь? Мы соскучились. Между прочим, скоро у твоего внука день рождения. Так что есть повод.

Костя был у дочери месяца полтора назад. Про день рождения, естественно, не забыл – Динино напоминание лишнее.

– А если не один приеду? – вырывается невзначай.

Мы тебе всегда рады, один ли ты будешь или с кем-то, – дочь отвечает после паузы. – Новое увлечение? Надеюсь, не так молода, как Маша, соответствует твоему возрасту и положению? – слегка подкалывает, не удержавшись.

– Такая же.

Ну, пап, ты даешь. Прямо болдинская осень, – восхищенно-настороженно. Очень уж не хочется, чтобы у отца появилась подруга, могущая со временем стать… да,