— Ищи среди своих людей, — возразил Фалькенберг. — Я не ее посланник. Она принудила меня отступить за грань своих замыслов. Все прочие молятся за твоего Келсона. Я единственный, кто молится за Кариссу. — Он вернул кинжал в ножны на поясе. — Завтра меня здесь не будет. Никаких всадников из ниоткуда. Никаких арбалетных стрел из окна. Никакого яда в освященном вине. Никто не намерен облегчить жизнь тебе и Моргану. Она сделает все, как полагается, по полному обряду…

— Она дочь Марлука, — промолвил Нигель. — Она воплощает в себе все то, с чем мы боролись во времена Реставрации. Она убила Бриона; а затем еще не меньше дюжины человек погибли от подлых ударов в спину. Завтра она попытается одолеть Келсона, и если преуспеет, то уничтожит весь Гвиннед. Станешь ли ты это отрицать?

Фалькенберг пренебрежительно отмахнулся.

— Не жди, что я стану проливать слезы по Гвиннеду. Мне безразлична его судьба, равно как и весь Дом Халдейнов. Игроки гибнут в Великой Игре, Нигель, и это меня не тревожит. — Он поднял правую руку; перстень Дерини вспыхнул багрянцем. — И не указывай мне на Аларика Моргана и Камбера Мак-Рори, и не веди душеспасительных бесед о Реставрации. С самого начала мы были на стороне Фестилов. И останемся навсегда. Фалькенберги всегда предпочитали держать сторону проигравших, это у нас в крови… — Пожав плечами, он отвернулся. — Она не пожелала, чтобы я помог ей… Боже! Я люблю ее, Нигель. Вот уже десять лет Карисса моя возлюбленная. Мне наплевать на все, что она сделает с любым из вас. Она куда отважнее, чем я. И я страшусь за нее.

— Только не проси меня молиться за нее. — Нигель Халдейн распрямился, отступая в тень. — Она величайшая злодейка и жестокостью превосходит даже Венцита Торентского. Бывали дни в Форсинне, когда мне казалось, что тебе нравится убивать; но Сумеречная Владычица любит причинять другим страдания. Ты писал ей стихи, посвящал свои еретические творения… Она прекрасна, так все говорят. Но если хотя бы половина слухов правдивы, то она предала тебя, изменила множество раз. Не могу представить, чем она держит тебя, и почему ты не видишь ее такой, как она есть в действительности!

— Нигель, я знаю, какая она. Но Халдейну этого не понять. И не провоцируй меня. Если ты ищешь убийц, то я не тот, кто тебе нужен. Я пришел сюда не ради того, чтобы убить тебя, и не стану сражаться. Ты можешь кричать: «Рогоносец», сколько пожелаешь, но все равно не сумеешь разозлить меня или принудить к драке. Я пришел помолиться за нее, увидеть воочию то место, где все должно свершиться, и ничего более. Можешь молиться за своего Келсона. Все, чего хочется мне — это уберечь ее от мучительной смерти.

— Подобной той, что она подарила Бриону.

— О, Иисусе. — Скривившись, Фалькенберг отвернулся от Нигеля. — Мне недостает твоей отточенной способности различать Добро и Зло. Происходящее не имеет никакого отношения к морали…

— Это слова историка или капитана наемников?

— Обоих. А также владетеля Кэйр Керилла и возлюбленного Кариссы. Ты родич королей, Нигель. Ты можешь говорить о морали по праву рождения. Но я всего лишь наемник из приграничья; мы видим вещи в разном свете. Я не считаю себя важной персоной. Я никто. Был никем даже при Шальмире. Даже в тот день, когда мы выгнали вас из Гуинского замка и сожгли у причала все ваши корабли. Господи, как же я ненавижу это место. Ваш собор, и вашего Бога, и все величие Халдейнов.

Он принялся натягивать перчатки.

— Я не желаю быть частью всего этого. Что бы ни случилось завтра, меня здесь не будет. Я останусь вдалеке. Я страшусь за нее, но не в силах ничем помочь… Забудь обо мне, Нигель. Молись за своего племянника. Я не желаю больше находиться в этой проклятой церкви. Призрак на пиру… это моя лучшая роль. Но я ухожу. Забудь обо мне… Так и быть, я избавлю тебя от пышного исчезновения на деринийский манер.

Серебристый свет погас, и Фалькенберг сделал шаг в сгустившуюся тьму. Когда глаза Нигеля Халдейна вновь привыкли к полумраку, перед ним уже не было ни души.

* * *

Кубики Старшей Защиты, установленные вокруг ее покоев, вспыхнули, меняя цвет с белого на ярко-красный, а затем единожды полыхнули бледно-лиловым, и понемногу угасли до тусклого, сонного зеленого свечения. Нечто вроде подписи. Это было первое, чему он ее научил: разрывать защиты и проходить через Порталы. Не сводя взгляда с зеркала, она ждала его появления. И вот он оказался у нее за спиной, в окружении тающих отсветов синеватого свечения Портала, игравших на черной ткани плаща. Она, не прерываясь, расчесывала невесомые светлые пряди.

— Кристиан.

— Моя госпожа. — Улыбка казалась натянутой, а лицо напряженным.

В зеркале она взглянула на его отражение и нахмурила брови.

— Ты рисковал. Что если бы я оказалось не одна?

Фалькенберг пожал плечами.

— Могло выйти куда более неловко, если бы о моем появлении тебя известила стража, не так ли? — Он огляделся по сторонам. Это были боковые, не парадные покои. — На самом деле, у меня есть ширал. И ты осталась одна. Наконец-то.

Она по-прежнему смотрела в зеркало.

— И как многое ты видел? — В ее голосе гнев боролся с обреченностью.

— Не все. Пока я этого не вижу, то не должен никого убивать. — Развязав плащ на горле, он отшвырнул его в сторону. — Мне нужно было прийти сюда… увидеть тебя. Этой ночью. Сегодня.

Она уронила гребень на туалетный столик.

— Прости, — промолвила Карисса. — Плохое у нас вышло прощание, верно? В итоге, я всегда причиняю тебе боль.

— Нет… — Фалькенберг приблизился, щекой прижимаясь к ее волосам. Он тоже смотрел в зеркало на их отражение и видел на лицах одинаковую усталость. — Нет, я должен был увидеть тебя. Прежде чем наступит завтра. — Руки скользили по ее плечам, ощущая нежную плоть под тонкой лазурной тканью. Закрыв глаза, он отвернулся. — Никогда раньше не видел, чтобы ты спала в ночной сорочке. Ты не любила никаких одежд по ночам.

Карисса ухватилась за его руку.

— Когда-то, давным-давно, — прошептала она, — был человек, с которым мне нравилось спать обнаженной. Когда-то давно.

Пальцы Кристиана выскользнули из ее ладони, и он опустился на табурет. Когда она взглянула на него, то увидела на лице ледяную гримасу отвращения.

— Детка! — поморщился Фалькенберг. — Этот юнец-недоумок зовет тебя «детка»!

Карисса покачала головой.

— Господи Боже! Ты ведь никогда прежде ничего не говорил. Ты никогда не возражал против того, что я задумала.

— Но сегодня — это сегодня. — Его голос был не громче шепота. Он ощущал, как все это давит на него: пустота, любовь, беспомощность и предощущение трагедии, витающее в воздухе. — Уже завтра ты будешь на коронации и бросишь вызов Моргану и Халдейну. И ты будешь там с ним, детка! Он — Хоувелл, он уничтожит тебя, или предаст. Он тебя подведет. В конечном итоге он обернется против тебя.