«У них такие маленькие дьявольские глазки. Они почему-то пришли мне на ум вчера. Я сидела у себя в комнате в четыре часа и вдруг такая: опоссумы. Скажи, чудно́?»

Я не очень видела — сарай освещался всего одной лампочкой со шнурком, — но я различила, как Джефф выпучил глаза и замолчал на несколько секунд, что было для Джеффа рекордом.

Он сказал: «Боди, ты меня пугаешь».

«Ты боишься опоссумов?»

«Нет, я… я думаю, уж не сплю ли я?»

Он объяснил мне свое дежавю, а я и виду не подала. Отчасти чтобы не испортить шутку, а отчасти потому, что мне понравилась мысль внушить ему, что между нами существует особая паранормальная связь. Может, я и была неравнодушна к Джеффу, может, я всегда это чувствовала. Если так, то это сильно отличалось от моего теоретического вожделения к кому-то вроде Майка Стайлза. Джефф был немного низковат для меня, и я думаю, именно поэтому я убедила себя, что не чувствую к нему ничего особенного, что, в свою очередь, позволило мне стать к нему ближе, чем я смогла бы в ином случае.

Дверь со скрипом приоткрылась, и в полоске света показались трое первокурсников, ошарашенно смотревших на нас. «Мы изучали местность», — пробормотал один. Может, он подумал, что мы старосты. Наверно, он даже не видел в темноте, кто это.

«Занятно, — сказал Джефф. — Мы заглянули сюда, чтобы выяснить причину подозрительного запаха сигаретного дыма. Есть у вас, парни, какие-то соображения относительно его источника?»

Самый смелый сказал: «Вы там, ребята, это самое или как?»

«Заходи и узнаешь», — сказал Джефф и начал расстегивать рубашку.

Ребята выругались и убежали, смеясь.

В другой вселенной я тогда поцеловала Джеффа. В той, другой вселенной я знала, что я не уродина, что Джефф, возможно, был бы этому рад или во всяком случае польщен. Я бы не была такой холодной и позволила себе испытывать чувства к кому-то настоящему и доступному, а не к мертвым музыкантам и к самому горячему парню в Грэнби. Но в реальном мире это никогда не приходило мне на ум.

48

В тот вечер я устроила моим ученикам просмотр двух версий «Лица со шрамом» — оригинальной и 1983 года — в театре Грэнби. Они уже успели посмотреть «Мементо», «Глаза без лица», «Кабинет доктора Калигари» и «Фарго», но самостоятельно. Перед нами была та самая сцена, которую я освещала, когда мои ровесники пели и танцевали, та сцена, на которой нам иногда разрешали опускать экран и смотреть фильмы на ВХС. Теперь я могла подключить к проектору свой лэптоп и воспользоваться дистанционным пультом, беззвучно опускавшим экран шириной во всю сцену.

Пахло там, как и раньше — опилками, потом и краской, — но мою осветительную будку заменили, когда театр потрошили и расширяли. Тем не менее, как я сказала ученикам перед тем как начать просмотр, именно здесь я открыла для себя кино.

— Я была одной из немногих школьниц, кому разрешалось работать с проектором, — сказала я, — так что меня фактически вынудили вступить в киноклуб.

Я путано рассказала, как Джефф Ричлер представил горстке собравшихся школьников «Воспитание крошки», как он объяснил, что никто так не согласовывал свои реплики, как Хэпберн и Грант, которые Говард Хоукс — он же, кстати, поставил в 1932 году «Лицо со шрамом», которое мы собирались смотреть, — доводил до комедийного угара. Тогда я впервые посмотрела фильм ради чего-то большего, нежели сюжет. Довольно скоро я уже увлеклась операторской работой, историей и, в конечном счете, теорией кино.

Мои ученики казались заметно менее увлеченными. Они расселись по всему залу, кто парами, кто поодиночке. Я сказала:

— Имейте в виду, что я увижу, если вы будете смотреть в телефоны. Ваши подбородки светятся синим в темноте.

Не прошло и десяти минут, как я сама нарушила свое правило, но ведь я уже смотрела каждое «Лицо со шрамом» раз по десять. Сидя на заднем ряду, я написала письмо Ванессе Кит, которая теперь была Ванессой Берч. Я напомнила ей, что была соседкой ее сестры, не уточнив, что нас расселяли в произвольном порядке. «Я хочу поблагодарить вас за любую информацию, которой вы сможете поделиться с моими учениками, — написала я. — Они не собираются никому усложнять жизнь, и я думаю, они сосредоточатся на том, как сама школа препятствовала или способствовала расследованию». Я не могла быть уверена, но надеялась, что это произведет положительное впечатление. Я добавила, что примерно в том же возрасте потеряла брата, что я понимаю, каким долгим и сложным может быть горе, и не хочу расстраивать ее. После этого я откинулась на спинку и стала смотреть фильм.

Мы были только на сцене, где Поппи спрашивает Тони о драгоценностях, когда Ванесса мне ответила.

Она прислала ссылку на облачное хранилище. Без единого слова.

Меня охватило волнение и страх. Страх, что найду там стенограмму моего допроса, страх, что еще глубже увязну в этих дрязгах, и страх, что там не окажется вообще ничего полезного.

Однажды ночью, много лет назад, когда я была почти уверена, что Джером спит с одной художницей, я стырила его телефон и закрылась в ванной. И только не найдя ничего такого в его сообщениях, я поняла: я хотела найти какой-то компромат, хотя бы для того, чтобы подтвердить свое ощущение, что между нами какой-то ужасный разлад. Сейчас я чувствовала то же самое — надеялась, как ни странно, на худшее, на явные доказательства, которые сказали бы мне, что я не зря старалась, что я должна все бросить и посвятить следующие годы своей жизни тому, чтобы разобраться во всем этом.

У меня так дрожали пальцы, что я боялась ненароком удалить ссылку — после того как я лайкнула ту ужасную гифку, я ожидала от себя чего угодно, — но я сумела открыть ее и почувствовала, сидя в темноте на заднем ряду, будто распаковала кошмарный рождественский подарок.

Там было более четырехсот страниц документов. В первую очередь, огромное количество как медицинской, так и юридической документации, выглядевшей в равной степени невразумительно. Я подумала, что лучше вникну в юридические документы, чем в медицинские, но это были сплошные ходатайства, кодексы и заявки.

Но кроме того там были стенограммы допросов, на которые я надеялась, проведенных в течение нескольких недель после смерти Талии — гораздо больше, чем за те пару дней на кухне мисс Вогел, которые мне запомнились. Похоже, полиция штата несколько раз возвращалась, чтобы опросить близких друзей Талии. Мне захотелось распечатать все это и внимательно прочитать, чтобы не пялиться на отсканированный машинописный текст в своем телефоне, но я не смогла удержаться и пробежала несколько страниц.

Там был рассказ Бендта Йенсена о матрасной вечеринке, и Дженни Осаки — о пожарной сигнализации. Первые допросы, действительно, похоже, датировались 11 марта, спустя целую неделю (целую непростительную неделю) после смерти Талии.

И — господи боже — там был и мой краткий допрос, но читать его я была не готова. Отчасти потому, что, прочитав его в первую очередь, я бы почувствовала себя отчаянной зазнайкой («Ну, видали! Я действительно была там!»), а отчасти потому, что сгорела бы со стыда, увидев свои слова о том, что Талия принимает наркотики.

Я пробежала страницы дальше, ища любое упоминание Омара.

Вот говорила Бет Доэрти: «Есть один парень, который работает в спортзале, и он супермутный. Он определенно много ходит на спортивные занятия девушек. Может, это часть его работы, но это неприятно. Талия сказала мне одну вещь, она все говорила: „Не связывайся с парнем постарше, оно того не стоит“. Но Робби старше ее всего типа на месяц. Так что это наводит меня на мысль».

Говорила Пуджа Шарма: «Как девушка, ты получаешь нежелательное внимание, во всяком случае если ты достаточно привлекательна. Я думаю, большинство ребят оставили Талию в покое, потому что она встречалась с Робби. Я не думаю, что это был школьник, потому что школьник, знаете,