Да сыром посыпают.

Переложив каравай на лопату, девушки передали его старшей боярыне, которая ловко скинула хлеб в печь, а потом заставила остальных подпрыгнуть, чтобы каравай как следует поднялся.

Мстиша улыбнулась, вспоминая весёлые песни и смех. Ей нравилась Радонега. Она, как когда-то Гостемила, старалась сделать всё, чтобы промеж них установился лад, и на сей раз Мстислава ничего не испортит. Как и с Гостемилой, их с княгиней роднила любовь к одному и тому же мужчине, но нынче Мстиша знала, каких ошибок стоит остерегаться.

Девушка вздохнула и, стянув края любимой камчатой шубки, тревожно посмотрела на небо. Снег считался доброй приметой и сулил счастье молодым, но на душе было неспокойно. Она обвела рассеянным взглядом раздетую берёзовую рощицу. Розовеющие стволики сиротливо жались к стене закутанных в глухие зелёные покровы елей, точно нищенки к боярскому тыну. Где-то в глубине сердца копошился червячок сомнения, и Мстиша не понимала, что с ним делать. Был ли это обычный страх невесты перед новым витком жизни, или дело было в том, кем являлся её жених?

— Вот ты где, госпожа! — раздался позади Мстиславы полный облегчения голос Векши. — А я уж с ног сбилась, потеряли мы тебя. Пожалуй в мыльню, княжна. Пора.

Мстислава знала, что должна была сопротивляться девушкам, что повели её в баню под звон печных заслонок и жалобные причитания. Что вода, набранная в трёх колодцах, должна была смывать её горькие слёзы, которыми бы она провожала свою волю и девичью скруту. Что следовало отбиваться, когда Векша принялась расплетать её косу. Но своё Мстиша выплакала ещё в Медыни, а что до косы, то она не могла дождаться мига, когда её расплетёт сам Ратмир.

Впрочем, она получила от него привет. В обмен на отправленную ему свадебную рубашку, сшитую и украшенную Мстишиными руками, что Ратмир должен был по обычаю надеть в их первое утро, княжич прислал серебряный поднос с банными дарами. На нём лежал брусок заморского, цвета топлёных сливок мыла, веник из чабреца и полыни, перевязанный шёлковой лентой, и деревянный гребень. Мстиславе хватило одного взгляда, чтобы узнать руку, испещрившую ясеневую гладь листьями папоротника, и на душе сразу стало теплее. Она знала, что, вырезая затейливые узоры, Ратмир думал о ней, и когда деревянные зубцы коснулись распущенных волос, Мстише показалось, будто сам княжич гладит её, успокаивая перед завтрашним днём.

Когда-то Мстислава предвкушала свадьбу, мечтая блеснуть красотой, ослепить мужчин и заставить бесноваться в бесплодной зависти женщин. Она заранее смаковала поток людского внимания, что наполнил бы её силой и заставил бы глаза блестеть, точно самоцветы. Но нынче Мстише хотелось лишь поскорее пройти обряд и стать женой Ратмира. Хотелось миновать кажущиеся теперь ненужными условности и остаться наедине с ним. Со своим суженым. Со своим мужем. И быть уверенной, что ничто уже не сможет помешать их счастью.

И долго ещё Мстислава не могла уснуть, мечась по подушкам и прислушиваясь к ветру, зловеще перебиравшему верхушки дальнего леса. Настырные и непрошеные, приходили воспоминания о Сновиде, его смехе и объятиях, жарких словах и обещаниях. Вставал перед очами образ Ратмира, страшного и незнакомого, падающего на колени и на глазах обрастающего серой, топорщащейся во все стороны шерстью. Рассыпавшиеся по перине волосы душили, не давая вырваться из муторной дремоты, и даже мысль о том, что наутро Мстиша встанет бледная и осунувшаяся, против обыкновения не помогала уснуть.

Мстислава забылась лишь на заре, и когда её разбудили, княжне показалось, что она едва успела смежить ресницы. Но после бесконечной, мучительной ночи день помчался вперёд, точно лихая тройка.

Княгиня, сама пришедшая поднимать невестку, настояла на том, чтобы Мстиша съела толокняного киселя. «А то ведь до ночи маковой росинки не перепадёт», — предупредила она.

После умывания и умасливания Векша заплела княжне последнюю девичью косу. Радонега сама опоясала Мстиславу заговоренной от порчи ниткой, сверху надели две тончайших рубахи, одну как полагается, а другую — на левую сторону. Затем Мстишу облачили в расшитую золотом и жемчугом верхницу, унизали ожерельями и запястьями. Всё это время княгиня вполголоса приговаривала:

— На воду синизна, на платье белизна, на Мстиславу Всеславовну — красота. На весь мир сухота: на двоежёных и троежёных, на чёрных и черемных, на голых и богатых. Пусть Мстиславу весь мир восхваляет, через руки хватает, у места сажает, за столы дубовые, за скатерти шелковые, за хлебы, за сытни! Своему суженому Мстислава пусть будет свету белого белее, схожего солнца милее и краснее!

Когда наряд был закончен, девушки накинули на княжну покрывало и, помолясь Пресветлой Пряхе, Мстишу повели на посад.

Здесь всё уже было готово к приезду жениха, ночевавшему не в детинце, а в усадьбе Хорта. На столе, покрытом браной скатертью, красовались кушанья, которым предстояло покуда остаться нетронутыми. В середине, обёрнутый вышитым Мстиславой рушником, возвышался румяный каравай. Тут же были выложены сыры и перепеча. Одна боярыня держала серебряное блюдо с гребнем, мёдом и душистым маслом, а другая — осыпальную мису с хмелем, овсом и ячменём, промеж которых лежали кусочки серебра, отрезы драгоценных тканей и соболиные меха.

Мстишу усадили на огромную медвежью шубу, и оставалось лишь ждать.

От волнения и смеси запахов — чужого пота, хмеля, пирогов, жареного мяса, пряных трав, дыма — начала кружиться голова. Парча и объярь сжимали грудь, монисты давили, точно камни, а плат, мешавший видеть, хотелось изорвать на мелкие клочки.

Но княжич словно чувствовал нетерпение своей невесты, и совсем скоро через открытые настежь двери в горницу донёсся звон свадебных колокольчиков. Раздались смех и весёлые голоса, и Мстиша судорожно выдохнула, разобрав среди них Хорта. Послышался топот множества ног и шорох отряхиваемых от снега одежд. Девушки запели входящим в чертог гостям:

На пяту двери да открывалися,

Да на крюках двери отстоялися,

Да заходили добры людишки,

Да к невесте заручёной,

Да ко княгине да первобрачной,

Золото с золотом свивались,

Да жемчуг с жемчугом сокатались!

Прежде чем позволить Ратмиру сесть рядом с Мстишей, боярышни заставили Хорта выкупить место, и воевода высыпал на хохочущих девиц ворох приготовленных платков и лент. Наконец, Ратмир опустился возле невесты. Мстислава не могла видеть, но почувствовала, как чуть просела лавка под тяжестью его тела, и ощутила успокаивающий запах морозной свежести и чистоты. Княжич незаметно пожал Мстише кончики пальцев, и она благодарно ответила ему.

Девушки и боярыни сняли с Мстиславы покрывало и, натянув его между нею и Ратмиром, принялись расплетать косу.