– О! Что и требовалось доказать! – хладнокровнейшим образом сказал папа Игорь.

Мефодий сделал шаг, но, ощутив внезапное головокружение, покачнулся, вцепившись в стол. Потом слепо отодвинул громоздившегося в дверях Эдю и шагнул в коридор.

Дафна стояла у вешалки и не шла навстречу. От нее пахло свежестью эдемского сада. Она загорела, похудела. Волосы были уже не в двух хвостах, а в одной толстой, наспех заплетенной косе, схваченной кожаным шнурком. Из рюкзачка торчал край флейты, и оттуда же высовывалась усатая бандитская физиомордия.

Меф стоял, молчал и не касался ее. Он и сам не ожидал от себя такой тихости. Ему казалось: если он коснется Дафны, она рассеется. Как призрак. Как дым. Они просто стояли и смотрели друг на друга. Рядом что-то происходило, двигалось, шумело. Папа Игорь лез со своими внуками и, заявляя, что хочет чмокнуть Дашеньку в щеку, искал полотенце, чтобы вытереть губы от индейки. Зозо говорила что-то невпопад, кажется предлагала Даше пирог, которого не существовало в природе.

Потом Дафна повернулась и быстро вышла. Меф метнулся за ней. Они слепо ткнулись в лифт, затем в дверь, ведущую на лестницу. Отваливающаяся челюсть мусоропровода дохнула на них чем-то кислым, жилым. Рюкзак на спине у Дафны показался Мефу опустевшим, но он сразу забыл об этом. Они прошли через пожарный балкон, увидели внизу крошечные машины и желтую полуподкову Северного бульвара. Опять ткнулись в двери, вышли на лестницу, спустились на полэтажа, где в углу застенчиво стояла бутылка с раскисшей черной жижей, полная окурков… Внезапно Дафна споткнулась, вскрикнула, схватилась за перила, и тут только, окончательно поверив, что она живая, Меф обнял ее…

– Мы с тобой либеллюля квадримакулята и либеллюля депресса! – сказал он, целуя Дафну в закрытые глаза.

– Это кто?

– А ты не знаешь? Стрекозы.

– А я думала: мой кот.

– Я тоже думал, что ты подумаешь, что это твой кот.

* * *

Зозо, Игорь Буслаев и Эдя вернулись в комнату. В коридоре осталась одна Аня. Она выглянула на площадку, проверяя, ушел ли Меф. Там было почти пусто. Лишь у своей квартиры на детских санках сидела старенькая русичка Беклемишева и, держа на коленях приемник, внимательно слушала русский рэп, соображая, на какие синтаксические правила можно сделать выписки для диктанта.

Девушка поздоровалась и повернулась, чтобы уйти. С вешалки на нее что-то зашипело. На голову Ане свалилась сплетенная из полусотни полиэтиленовых пакетов шляпа Зозо, которую она носила раз в жизни – в тот день, когда шальное озорство заставило мать Мефа купить ее. Причем тогда же Зозо купила и белый парик. И тоже его никогда не носила.

Аня вскрикнула. Там, откуда свалилась шляпа, теперь сидел кот – лысый и страшный, похожий на анатомическое пособие. Его кожистые крылья бугрились венами. В зубах была похищенная половина индейки.

Некоторое время они изучали друг друга, затем на Аню откуда-то свалилась нежность, должно быть, лежавшая рядом со шляпой.

– Какой милый котик! – сказала она слабеющим голосом, протягивая руку.

Тот зашипел, но позволил себя погладить. В миг, когда девушка коснулась его головы, рука ощутила покалывание. Минуту спустя Аня рыдала на балконе, наваливаясь грудью на перила. Жизнь казалась загубленной, Эдя дураком, а круглогодичное проживание на даче пыткой.

Зозо утешала ее, стоя с тарелкой салата в руке.

– Он меня использует! – всхлипывала Аня.

– Такая наша женская доля! Когда женщину используют, она жалуется. Когда не используют – стонет, что никому не нужна и всеми забыта! – рассудительно отвечала Зозо.

– Мне плохо! Понимаешь, плохо!

– Съешь что-нибудь! Вот хоть салатик! – сказала Зозо. Где-то во вселенной переключился гигантский механизм. В Зозо проснулась ее мать, которую она всю жизнь считала недалекой, а ее советы бессмысленными.

Аня всхлипнула и взяла тарелку. Она ела салат и выглядывала в коридор, где вампирючный кот, только что прикончивший индейку, удовлетворенно вылизывал переднюю лапу.

Осенью происходит роение крылатых муравьев, после которого самцы вскоре погибают, а самки отгрызают себе крылья и отправляются устраивать гнезда.

Книга о насекомых

Всю ночь громыхало. Потом перестало, и пошел ливень. К утру он прекратился, и тучи уползли на перезарядку. В огромных лужах на парковке гипермаркета плескалось чуждое брезгливости небо. Его не смущали ни плывущие бумажки, ни окурки, ни расплывающиеся бензиновые пятна.

Эссиорх так задумался, глядя на небо в луже, что на несколько секунд потерял ощущение реальности, и, продолжая перемещаться, внезапно спохватился, что не понимает, на мотоцикле он едет или идет пешком. Потом разобрался, что все же на мотоцикле.

– Эй! Эй! Юноша философствующего вида! Мы же вход проехали! – крикнула Улита.

Хранитель послушно свернул к сухому островку у входа и остановился. Улита слезала долго и неуклюже. С большим животом ездить на мотоцикле не лучшая идея. Это она прекрасно осознавала, но дома ей все равно не сиделось. Конечно, можно было и телепортировать, но с ребенком в животе это еще опаснее мотоцикла.

На Улите было темное платье, короткое и сильно декольтированное. И вдобавок узкое, так что живот в нем выглядел как проглоченный арбуз. Платье дополнялось черным шарфиком, черными туфлями и черной сумкой с двумя беленькими глазками.

– Тебе нравятся траурные вещи, – сказал Эссиорх.

– Нет, просто люблю черный цвет, – мгновенно оспорила бывшая ведьма.

В руках она держала деревянный стульчик, который собиралась сдать, поскольку пластиковые заглушки в комплекте попались от другого набора. Да и вообще он ей разонравился. Его спинка регулировалась всего в шести положениях, а для счастливого детства, по мнению будущей мамы, этого было недостаточно.

Метнувшись откуда-то сбоку, от рекламных афиш, к Улите подскочила Катя, разыскивающая Мошкина по всему городу.

– Куда вы его упрятали? Я нигде его найти не могу! На пары не приходит, дома не появляется!

Улита обернулась и холодно оглядела девушку с головы и до ног.

– Кто это тут младенчиков распугивает? – поинтересовалась она.

– Каких младенчиков? – растерялась Катя.

– А таких! Надежно упрятанных под слоем маскирующего жира! Смотри: заикой родится, стихов при выписке из роддома читать не будет – я же такая: приду и поблагодарю!

Катя вгляделась в Улиту и, сообразив, что воплями эту крепость не взять, изменила тактику. Только женщина способна в одну секунду переделать вопль в щебетание, а лицо гарпии превратить в лик ангела.

– Прости! Я тебя знаю. Ты ведь Улита!

Бывшая ведьма настороженно кивнула.