Шилов коснулся кольцеобразной серьги. Метательные стрелки качнулись.

– Кто вбил тебе в голову, что мы будем на твоей стороне?

– Моей стороны тут нет.

Шилов пристально изучал его прищуренными глазами.

– Я никуда не пойду!

– А я пойду! Я ему поверила! – басом поведал озеленитель с разбойничьим лицом.

Шилов сердито оглянулся. Сорваться на Прасковье он не мог, поэтому ограничился тем, что вытолкнул озеленителя в коридор, сунув ему в руки первое, что попалось – пустую пивную банку, забытую одним из однокурсников Мефа – тем самым Маннокашкиным, что питал слабость к ночным поездкам в троллейбусе.

Натыкаясь на стены, озеленитель дошел до лестницы и тут только очнулся, тупо озираясь по сторонам. Он не помнил, где был и как тут оказался. Что-то звякнуло, выпав у него из руки. Тот наклонился, присел на корточки и долго созерцал пивную банку. Потом поднялся, провел рукой по лицу и побрел по лестнице.

* * *

После обеда Мефодий поехал на Северный бульвар поздравлять папу Игоря с днем рождения. После вчерашнего дождя на город как-то сразу обрушилась осень. Было холодно. Он шел, ступая по желтым листьям. Это был своеобразный спорт – дойти от метро до родительского дома, ни разу не коснувшись асфальта. И ему это удалось, хотя пару раз пришлось по-козлиному прыгать через лужи и несколько раз смухлевать, подошвой протаскивая листья, когда он видел, что до нового листа слишком далеко.

В доме у родителей ничего не изменилось. Разве что перед дверью появился новый коврик. По случаю дня рождения папа Игорь облачился в свой лучший костюм и ослепительной белизны рубашку. Его можно было бы смело отправлять на прием к президенту, если бы не комнатные тапки, нарушавшие строгость наряда.

– Сын мой! – сказал папа, простирая к Мефодию руки. – Пятый десяток для мужчины – время мудрости! Если на пятом десятке мужчина не взял свою Трою, дальше ее можно только сдавать!

Меф вежливо покосился на телевизор. Обычно все умные мысли отец черпал оттуда. Но глаза у того блестели, и Буслаев устыдился своего глупого подозрения.

Испытывая странное смущение, Мефодий потряс отцу руку и обнял его. Хотел отпустить, но почему-то не сделал этого, затопленный непривычной нежностью. Они никогда не были особенно близки. Бывали времена, когда Меф терпеть не мог отца и со скукой выслушивал его занудную болтовню.

Но вот теперь, обнимая костистую спину папы Игоря, сын внезапно осознал, что не только сильнее, но и выше. Они поменялись ролями, совершили невидимую рокировку. Теперь он обязан заботиться о своем отце. Защищать не только от цепких лапок мрака, но и от времени. Но не покровительствовать, похлопывая по щечке и роняя подачки, а оставаться заботливым сыном. Наши родители – наши первопроходцы и во взрослости, и в зрелости, и в старости, и в смерти. Мы внимательно смотрим на них, понимая, что этими тропами идти и нам.

– А твоя Троя? – спросил Мефодий отепленным голосом.

– Какая Троя? – удивился папа Игорь, слегка уже позабывший, о чем говорил.

– Ну которую ты взял!

– Моя Троя – это ты!

«Троя» от удивления вздрогнула и разжала руки. Секунду спустя Мефа уже втащила в комнату Зозо. Ей тоже хотелось обнять сына.

В комнате был накрыт стол. Салаты, дымящаяся картошка. У окна стояла Аня, жена Эди, и улыбалась в никуда, как улыбается человек, которому неуютно в чужеродной компании. Располневший Эдя, которого Меф едва узнал, потому что тот отпустил густую и страшную бороду, добродушно поглядывал на сестру и ее мужа.

Счастливая парочка, воссоединившаяся спустя много лет, очень его забавляла. Он хорошо помнил время (тогда еще был подростком), когда старшая сестра только начинала встречаться с Игорем Буслаевым, первую роковую стадию этой любви. Вечерами Зоя прибегала на кухню и устраивала истерику.

– Я люблю его! Дрожу, когда думаю о нем! Места себе не нахожу на свете! – кричала она.

– Съешь что-нибудь! – вздыхала мама.

– Ты не понимаешь! Это очень серьезно! Он… он… он…

– Съешь что-нибудь! Девяносто процентов женских истерик снимаются шоколадкой.

Зозо переставала мелко дрожать.

– А что, есть шоколадка? – спрашивала она с внезапным интересом.

– Нет.

Юная Зоя громко и презрительно говорила «ха!!!», воровала со стола горбушку, сгущенку, если была, давала подростку Эде подзатыльник и уходила страдать в свою комнату.

– Привет! – крикнул Меф Эде.

Хаврон махнул ему рукой и хлопнул по спине, а несколько секунд спустя уже шутливо тряс за крыло жареную индейку:

– Здравствуйте, уважаемая! Я Эдуард! А вас как по батюшке?

Меф не выдержал и незаметно поднес к лицу руку. Мгновение спустя индейка взлетела и, страшно загребая воздух куцыми крыльями, подлетела к Эде.

– Петровна я! – сказала она пискляво и, разбрызгивая жир, упала на тарелку. Все произошло быстро. Кроме Эди, никто ничего не заметил. Тот, жизнью приученный к чудесам, повел себя достойно. Побледнев, он плотно сел на стул, секунд пять покачивался, а потом произнес картонным голосом:

– Я почему-то так и думал!

Кроме уже перечисленных лиц, на дне рождения была и пара старых приятелей папы Игоря – теперь крутых коммерсов, которые каждую секунду помнили, что хоть они и крутые, но свои в доску парни, что само по себе было скучно.

Все сели за стол. После второй рюмки папа Игорь вновь сделался папой Игорем в самом папоигорьском смысле. Он стал наливать и Мефу, но Зозо очень понятно показала глазами, как вареная картошка летит ему в лоб. Отец пожал плечами, и горлышко бутылки, обогнув бокал Мефа, уползло к бокалу одного из коммерсов.

Из тостов длинными были только первые три, затем процесс сократился до голой сути.

«Ну! С поехалом!» – говорили Эдя или папа Игорь.

После девятой рюмки коммерсант № 2 встал и торжественно объявил, что сейчас будет покупать завод. Достал телефон, кого-то набрал, а потом рухнул на диван и уснул, уронив голову на грудь. Телефон, из которого доносились какие-то звуки, лежал у него на коленях. Любопытный Эдя подошел, взял трубку и вежливо спросил, почем нынче заводы, и нет ли поблизости эдакого, знаете ли, маленького, почти бесплатного для хорошего человека?

– Ты что, дурак! Когда домой приедешь? – ответил ему визгливый женский голос.

Тот вздохнул и нажал на «отбой». Пока он интересовался насчет заводиков, коммерсант № 1 стал приставать к Ане.

– Это моя жена, – веско сказал Эдя.

Коммерсант задумался, пытаясь сквозь водочную глухоту осознать значение слов.

– Жена. Твоя. Она. Все понял, – произнес он с большим усилием.

– А где твоя. Она. Жена? – спросил Эдя в той же стилистике.