Они рассмеялись: Кошелка Вюиттон — потому что любила отпустить грубую шутку, Энни — потому что не поняла ее. В этот момент она мысленно пообещала себе, что будет хихикать в ответ на все, что ей скажут.

Раздался стук. Это какой-то поклонник бросился на лимузин.

— Тебе не страшно? — спросила Энни.

— Страшно из-за чего, зайка?

— Вообще… просто страшно.

— Когда у страха нет конкретных очертаний, коалочка, его называют тревогой.

Энни, открыв мини-бар, налила себе виски.

— Значит, я сильно встревожена, — сказала она.

Кошелка Вюиттон с замкнутым выражением лица промолчала, но не позволила себе резкого жеста: саморазрушение, демонстрируемое Энни, так быстро развивалось, что вмешиваться было бесполезно, и все же, вспомнив о предстоящем долгом шествии по красной дорожке, она вырвала бокал из рук Энни.

— Курочка моя, меня мобилизовали, чтобы я помогла тебе пройти не упав. Но у меня нет сил, да и годы не те, чтобы собирать тебя… Не рассчитывай, что я поволоку тебя на спине!

— О'кей, — шепнула Энни.

Дверца открылась, и в автомобиль ворвался рев толпы, собравшейся перед кинотеатром; в слепящем свете прожекторов они чувствовали себя как кроты, выгнанные из норы. Кошелка Вюиттон вышла первой. Ее встретили смехом, так как приученная публика — как собака в лабораторных опытах — привыкла хохотать при ее появлении. Чтобы обеспечить воспроизведение этого эффекта, Кошелка Вюиттон, не новичок в профессии, потрудилась надеть свое чудовищное платье. Энни Ли вцепилась в ее руку. Магия ее обаяния вновь сработала. Овация толпы, безумное мерцание вспышек, долгий путь по красной дорожке — все это едва не побудило ее, опустив голову, броситься назад в лимузин, но Кошелка Вюиттон с ее цепкой хваткой, твердо держа ее руку, заставила Энни улыбаться в объективы камер.

Они двинулись к входу.

Кошелка Вюиттон проделала все так здорово, что никто не догадался, что старуха направляет юную девушку. С непринужденным видом они приблизились к фотографам. На них набросились аккредитованные журналисты.

Энни вся дрожала, но пока сохраняла спокойствие. Поначалу журналисты досадовали, что спутница Энни, которой следовало держаться на заднем плане, взяла разговор на себя, но Кошелка Вюиттон забавляла их, отпуская такие остроумные шутки, что они охотно смирились со столь нелепым дуэтом. Ведущей Диснеевских шоу, которая высказала удивление, что старая актриса перебивает Энни, Кошелка Вюиттон ответила:

— А на что вы, собственно, жалуетесь? Вам бесплатно разыгрывают эпизод из «Красавицы и чудовища»!

Короче, пока Кошелка Вюиттон вела заградительный огонь, Энни немного оправилась.

Потом она увидела Итана.

На этот раз это был в самом деле он.

Над истерически возбужденной толпой возвышалось его спокойное лицо, он неотрывно смотрел на Энни. Она, не раздумывая, вскинула руку, выкрикнув:

— Итан!

Во взгляде санитара сквозила подлинная нежность. Энни дернула за руку Кошелку Вюиттон, которая намеревалась переключиться на репортеров другого канала.

— Энни, я никогда не разыгрывала сиамских близнецов! Не дергайся.

— Мне нужно поговорить с Итаном, — сказала Энни, указывая на светловолосого молодого человека.

Девушка пересилила, и Кошелка Вюиттон последовала за ней к барьеру. Там Энни бросилась к Итану, прошептав ему на ухо:

— Итан, умоляю, помоги!

— Я затем и пришел.

В голосе его не было ни тени сомнения. Он казался воплощением прямоты и преданности.

Энни продолжила:

— Давай встретимся внутри, у барной стойки. Выпьем по коктейлю.

— У меня нет приглашения.

— Я сейчас достану. Ты ведь не позволишь мне упасть?

— Ни за что!

Этот диалог ускользнул от собравшихся, даже Кошелка Вюиттон, стоявшая практически рядом, ничего не расслышала.

Через десять минут, когда они наконец проникли в кинотеатр, Энни попросила директора пропустить Итана, указав на него в толпе.

— Не беспокойтесь, мисс Ли, отправляйтесь в бар. Я займусь этим.

Подъем по лестнице оказался болезненным для этой нелепой пары: Кошелку Вюиттон подводили ноги, Энни пошатывало. Но, к счастью, они решили обыграть свои проблемы — они постанывали, отпускали шуточки, пели, пританцовывая, так что все вокруг поверили, что они забавляются, воспроизводя сценку из мюзикла.

В фойе кинотеатра они опустились на банкетку.

— Все, теперь я с места не сдвинусь! Ты разыгрывай принцессу, я буду изображать вдовствующую королеву.

Энни пыталась войти в новую роль. Она поминутно оглядывалась, поджидая Итана. Его приход успокоил бы ее, а инъекция помогла бы продержаться.

Объявили, что показ начинается.

Встревоженная, Энни почувствовала, как усиливается страх, давление, страх за карьеру. О фильме Зака, а особенно об игре Энни, уже пошла лестная молва. Кое-кто заявил, что благодаря этому фильму она со школьной скамьи перемещается на высший уровень, чтобы воцариться там. Энни запаниковала: чем выше ставки, тем обиднее проигрыш; через пару часов зал будет либо рукоплескать, либо вежливо хвалить костюмы.

Внезапно ей захотелось сбежать.

— Я хочу в туалет. А ты?

Кошелка Вюиттон несколько раздраженно покачала головой:

— В моем контракте не значится, что я должна сопровождать тебя, пока ты будешь блевать в унитаз!

— Ну пожалуйста! Пойдем со мной. Я войду в зал, когда погасят свет.

Кошелка Вюиттон что-то проворчала, но подчинилась.

Энни заперлась в кабинке, опустила крышку и присела на унитаз, достала мобильник. С трудом она набрала номер Итана.

Телефон не отвечал.

Она написала эсэмэску, где, если отбросить случайно прилипшие буквы, значилось: «Я в туалете, давай сюда». Она чувствовала, что фойе пустеет.

Судя по доносившимся звукам, уже пошли титры фильма.

Что делать?

Она перевела взгляд на телефон, надеясь, что там есть ответ от Итана.

Ничего.

Внезапно до нее дошло: она написала «в туалете», Итан, должно быть, отправился в мужской.

Обрадованная, что нашла решение, Энни выпрямилась и, цепляясь за что попало — рулоны туалетной бумаги, дверную ручку, поручни, — потащилась из женского туалета в мужской.

— Итан… — Белые кафельные стены отозвались эхом. — Итан, ты здесь?

Из кабинки донесся шум. Энни из последних сил устремилась туда, поскользнулась, свалилась возле створки. Дверная защелка отскочила, открыв взору какого-то мужчину, делающего себе укол.