Белый призрак скользнул вниз, на какую-то долю секунды задержавшись у бампера, будто бы раздумывая — броситься ли с головой в бездонно-глубокий омут или нет, а затем все же решился и рухнул под колеса огромной груженой машины. Грузовик качнуло раз... другой... третий...

Огромные колеса забрызгало жидкостью бледно-голубого цвета, которая смешалась с дорожной пылью и быстро потемнела, слившись с ис-синя-черным цветом автомобильных шин. Если бы не пулевое отверстие в лобовом стекле и не распластанное изувеченное тело, оставшееся далеко позади, можно было подумать, что вообще ничего не произошло.

— Поехали, — устало приказала Лайя, обращаясь к водителю, и обессиленно откинулась на спинку сиденья — эта вспышка активности и предельной концентрации всех сил далась ей нелегко.

Грузовик в результате экстренного торможения сбросил скорость почти до нуля и наверняка остановился бы, если б не этот короткий приказ.

Флинт включил первую передачу, дав слишком много газа. Огромный трек натужно взревел, будто раненый монстр, издавший победный клич после смертельной битвы с равным по силам противником, и медленно начал набирать скорость.

— Сну, что у тебя? — Лайя переключилась на волну старшего группы.

— Сван мертв, у меня пара дырок...

— Тяжелых?

— Ерунда... Добили и без того развороченное плечо и слегка поцарапали ногу.

— Значит, будешь жить.

— Наверное... — В голосе человека, истекающего кровью среди горы разбитых бутылок, не слышалось особой уверенности.

— Через три-четыре километра мы остановимся, перенесем тебя в кабину и окажем необходимую помощь.

— О'кей.

— Потом нам придется возвращаться назад к пепелищу.

— Я знаю.

Грузовик медленно уходил на восток, а далеко позади, на пустынной дороге, усеянной осколками битого стекла, Эве склонился над обезображенным раздавленным телом. Голова, а следовательно, и мозг Ката не пострадали, но весь остальной корпус не подлежал восстановлению.

Блестяще спланированная операция не только завершилась полным провалом, но и оказалась пустышкой — ни в фургоне, ни в кабине грузовика не было того человека, ради которого они явились в этот мир. А значит, продолжать погоню не имело смысла.

Бесстрастное существо вытащило два пистолета и, разрядив полные обоймы в шею напарника, мощным рывком отделило голову от корпуса, после чего, завернув ее в остатки разорванного плаща, повернулось и со скоростью, недоступной смертному, побежало на запад — туда, где догорало заведение со странным названием «Крученые перцы».

Все дороги, даже те, которые изначально ведут в никуда, рано или поздно сходятся или пересекаются в одной точке. Именно таким местом для этого мира были догорающие руины придорожной закусочной — местом, где начинались и заканчивались все земные пути...

* * *

Я потянул на себя ручку двери и, когда она легко пошла навстречу, успел подумать: «Из-за чего, собственно, Милая устраивала весь этот дешевый костюмированный балаган, если все оказалось так просто и до невозможности обыденно?»

Но оказалось, что мои выводы были преждевременными и никоим образом не соответствовали жестокой действительности...

Вспышка света была настолько яркой, что в первое мгновение я даже не понял, что, собственно говоря, это было, а затем до сознания дошла испепеляющая разум волна боли, и из глубины моих порванных сразу в нескольких местах легких вырвался дикий отчаянный крик...

Тело судорожно дернулось назад в попытке соскользнуть с нескольких десятков остро заточенных стальных спиц, легко и без усилий прошивших мягкую человеческую плоть, но, как выяснилось, эти огромные иглы были с зазубринами, и, вместо того чтобы обрести призрачную свободу, подергивающаяся детская фигурка, распятая на двери, окончательно завязла в этой кровавой ловушке, из которой не было выхода.

Я продолжал кричать, пока в легких еще сохранялись остатки воздуха, пришедшего вместе с последним вдохом, а затем, когда отработанный газ окончательно покинул насквозь пробитые внутренности, голова бессильно уткнулась в замутненное стекло безжалостной двери и перед глазами поплыли мерцающие всполохи цветных пятен. Они все кружились и кружились, постоянно наращивая темп, и в какой-то момент наконец слились в одно сплошное непередаваемо пестрое свечение рассыпанных на полу осколков цветной мозаики...

Весь мой разум и все тело выли от жестокой непрекращающейся боли, но какая-то крохотная часть сознания оставалась как бы в стороне от безумного кошмара, и именно в этом безмятежно-спокойном центре бушующего урагана всплыла на поверхность ясная мысль: что-то подобное со мной уже было. Не в первый раз я оказываюсь в роли бабочки, пришпиленной к стене импровизированным подобием булавки...

Может быть, это случалось в каких-то неведомых прошлых жизнях или генная память, заложенная глубоко в недрах мозговых клеток, неожиданно выкинула в обезображенный страданиями разум воспоминания давным-давно почившего предка. Не знаю, не берусь ничего утверждать. Одно могу сказать точно: как только я понял, что нечто подобное уже когда-то происходило, цветной хаос водоворота кричащих о боли красок отошел на второй план и перед безжизненным взглядом, уткнувшимся в мутно-непрозрачное стекло проклятой двери, начала вырисовываться совершенно другая картинка.

Изображение оставалось нечетким и слегка размытым: как будто смотришь сквозь пелену небольшого водопада, кристально чистых холодных потоков стремительной горной реки, но все равно в общих чертах можно было различить происходящее и, что, пожалуй, главное — разобрать слова...

Это лицо, безусловно, можно было бы назвать красивым, если бы красота не была доведена до воистину нечеловеческого совершенства, и от этого становилась пугающей и даже отталкивающей.

— Неужели ты всерьез думал, что все на самом деле будет настолько просто? — В больших бездонно-черных глазах, смотрящих снизу вверх на пришпиленного к стене человека, проскальзывали искры какого-то безумного, необъяснимого веселья[1].

— Мне как-то даже неловко, что достойный во всех отношениях противник столь глупо и столь низко пал...

Пересохшие губы хотели было сказать что-то очень важное, что-то такое, отчего мгновенно погасли бы эти задорно-веселые искорки в глазах отталкивающего красавца, — но не смогли... Черная кровь тугими толчками выходила из пробитого в нескольких местах тела, и эта проклятая, ни с чем не сравнимая адская боль туманила разум, мешая не только говорить, но и думать.

— Эта жалкая стрела, поразившая меня в сердце, не смогла ничего сделать, потому что сердца просто-напросто нет и никогда не было. — Незнакомец опять широко и радостно улыбнулся, как будто ему стало чрезвычайно весело от того, что кто-то может не понимать такие элементарные вещи.