— Вот. Это вся история, — говорю я.

Бэйквелл бросает лед у входа в палатку. Во все стороны брызгает полужидкая каша из мокрого снега.

— Не повезло! Но они все же вернулись домой живыми и здоровыми. И ты уверен, что Джаггинс — это дедушка Винсента? Сколько же ему было лет? Ведь он уже был отцом.

Согласно вербовочному листу Джейкобу Джаггинсу Винсенту было столько же лет, сколько мне, когда я познакомился с Винсентом, то есть семнадцать. И он был из Бирмингема, как и наш боцман. Знал ли Баллени, что его юнга уже стал отцом, и знал ли об этом сам Джаггинс, в судовых журналах не написано.

С каждым днем становится все яснее, что наша льдина тает, а мы находимся на грани голода, я же между тем еще и еще раз перечитываю рассказ Баллени, чтобы важнейшие детали отложились у меня в памяти. При этом я задаю себе вопрос, зачем я, собственно говоря, это делаю. С лица Винсента исчезла гладкость, пропало и его высокомерие. Оно приобрело такое же выражение сонной печали, как и лица остальных. Ну и что я ему скажу? Что я проверял его слова и прочитал, как погиб его дед? Я должен сказать, я, мол, сожалею, Винсент, но страшная правда заключается в том, что Джаггинс утонул из-за трагической случайности семьдесят пять лет назад?

И разве теперь нам не приходится копаться в отбросах, которых чураются даже собаки и кошка, и ждать день и ночь, что льдина, на которой стоит лагерь, расколется и мы рухнем в море, а лед сомкнётся над нашими головами? Вот если бы мы сидели за коньяком с сигарами в хижине в бухте Вакселя и ждали возвращения триумфаторов после завершения пешего перехода через Антарктику… вот тогда было бы возможно поговорить с Джоном Винсентом и убедить его в ценности этой книжонки.

Желто-красная книжка в моих руках похожа на апельсин. Несколько недель она пролежала во льду, и еще столько же я носил ее у сердца рядом с рыбкой, чтобы она оттаяла и просохла. Кем был он, Джаггинс, корабельный юнга Джона Баллени, известно лишь его внуку, мне, моему другу Бэйки и этой книге. Я бросаю ее в воду, и она тонет в мгновение ока.

Бэйквелл прав: почему я должен заботиться о мертвых — самим бы остаться в живых. Мы можем замерзнуть насмерть, умереть с голоду или утонуть — с каждым днем смерть все ближе. Мы верили изо всех сил, что сможем выжить, со временем приходится признать, что уже много месяцев мы попросту оттягиваем смерть. Уже начало апреля. Вот-вот наступит следующая зима. Мы еще видим пролетающих качурок и поморников — верный знак, что чистая вода недалеко. По ночам мы слышим, как проламывают льдины киты, чтобы вдохнуть воздуха. Но тюлени уже уплыли на север, в другие широты. Наши запасы почти иссякли. Почти не осталось жира, из-за этого мы не можем топить печки и вынуждены есть остатки тюленьего и пингвиньего мяса сырыми, частью испорченными, частью замерзшими. У них такой противный вкус! От этого чувствуешь унижение: голод только усиливается, и еще сильнее усиливается страх обессилеть и не суметь забраться в шлюпку, если льдина начнет ломаться. Мы были в жутком отчаянии из-за страха и голода, мы не выдумывали больше рецептов, не было больше игр у сэра Эрнеста Шеклтона. За все эти месяцы, за все время на корабле и в обоих лагерях из ящика с припасами не пропало ни кусочка шоколада. Но когда раскололась льдина и мы все оказались на крошечном обломке льда, у нас уже не было сил, чтобы играть на нем в футбол, вот тогда однажды утром из ящика, где Грин хранил еду, исчез последний кусок мяса. Крики и ругань Уайлда не помогли узнать, кто вор, — мы все выглядели одинаково — грустные, испуганные и голодные.

Уайлд пристрелил последнюю собаку. После долгих колебаний Макниш выдал, где он прячет кошку. Уайлд пристрелил и ее тоже. С этого момента наш дневной рацион состоит из двухсот граммов вяленого собачьего мяса, трех кусочков сахара, одного печенья и полустакана растворенного в воде сухого молока. Больше воды не полагалось. Ее берегли для плавания на шлюпках, поэтому она находилась под охраной. Кто хочет пить, набирает в банку из-под табака лед и берет ее с собой на ночь в спальный мешок, где лед тает под действием тепла тела. За ночь получается столовая ложка воды.

Время легких перепалок прошло. Теперь ссорятся в открытую, зло и непримиримо. Джимми Джеймса обвиняют в неблагодарности, Орд-Лиса — в скупости. Однажды вечером он упал, обессилев, потому что отложил половину своего ежедневного рациона на вечер. Винсент, Стивенсон и Макниш оставили его лежать на снегу. В тот же день Шеклтон лишил Винсента ранга боцмана и понизил его до простого матроса.

— Они обзывают меня жидом, — говорит по вечерам Орд-Лис, — и Уайлд этому потакает.

Утром после дождливой ночи шлюпки наполовину просели в размокшей льдине. Макниш отказывается помочь вытянуть «Джеймса Кэрда» на твердый лед.

— Что там случилось? — кричит Шеклтон с «Дадли Докера». Через несколько секунд он уже около нашей главной шлюпки.

Уорсли докладывает:

— Макниш думает…

Шеклтон перебивает его, что происходит впервые:

— Прикажите вашим людям приступить к работе, капитан. И побыстрее, это приказ!

Макниш не двигается с места. Единственное светлое пятно на его лице — это белки глаз, которые не отрываясь смотрят на Сэра.

Он говорит:

— Вы не имеете на это полномочий.

Шеклтон:

— Не говорите со мной о моих полномочиях! Кто уполномочил вас оставлять здесь замерзать двадцать человек? Вы имеете полномочия рисковать жизнями этих людей или все-таки соизволите сообщить нам, что вы думаете?

Макниш:

— Я думаю, что лодка разломится.

Снова Шеклтон:

— Какое мне дело до этой чертовой лодки! Я должен думать об этих чертовых людях и том, как сохранить им жизнь! Я несу ответственность за это.

— Ха, я сам за себя несу ответственность, — говорит Макниш, — и это значит, что мне наплевать, если какой-то ублюдок, который втыкает флажки в снег, хочет диктовать, что мне делать.

Винсент обходит лодку и, утопая в рыхлом льду, встает рядом с плотником.

— Нет корабля — нет договора о найме команды. Что вы приказываете — нас не волнует.

Шеклтон подходит к обоим. Он останавливается, лишь когда они расступаются, и набрасывается на них:

— Я начальник этой экспедиции! Ваш договор заключен не с чертовым кораблем, а со мной. Делайте, что вам говорят, и я позабочусь, чтобы вы остались живы. Если же вы будете и впредь ставить под угрозу жизни людей, я пристрелю вас на месте.

Но бывало и по-другому. В палатке поругались сначала Ма-клин и Кларк, затем к ним присоединились Орд-Лис и Уорсли, в результате падает стакан с молоком, принадлежащий Гринстриту. Тот взвивается и обвиняет Кларка, Кларк протестует, высокий Гринстрит орет на него.

Мы стоим там, лохматые и бородатые, и смотрим на пятно, которое оставило на снегу молоко. Кларк первым отливает немного молока из своего стакана в стакан Гринстрита, мы молча следуем его примеру.