Под общий гвалт, эхом отражающийся от кафельных стен, целый таз ледяной воды на него вылил Сережа и виновато улыбнулся восхищенной этим поступком Наташе.

– Мочи его! – к Сережиной радости крикнула она, но мокрый Сашка, как назло, оказался еще прекраснее Сашки сухого.

После того как на него вылилось еще десяток кувшинов, ему ничего не оставалось, как стянуть с себя футболку и начать ее выжимать прямо на пол. Черную такую футболку сорок восьмого размера с надписью «Стройотряд-2003» и круглым вырезом. Мы с Анькой, разумеется, смотрели только на нее, а не на мокрые дорожки, сбегающие по загорелому торсу прямо в торчащие из-под джинсов трусы, иначе бы мы припали вместе с Женькой к сливу и хором вызывали оттуда Иисуса.

В то же время, буквально сердцем почувствовав, что в «Гудроне» стряслась беда и что Сашка вот-вот закончит выжимать свою черную футболку и снова в нее облачится, из общежития вышла Нонна Михайловна и, несмотря на то что четвертый корпус был самым дальним, добралась до него за считаные минуты.

Увидев на этаже полуголого Сашку, она должна была, как обычно, прийти в восторг, а потом в ярость, но на этот раз Сашка был еще и мокрым, поэтому Нонна Михайловна вообще забыла, зачем пришла.

– Вентиль в туалете сорвало, – объяснил он, выжимая перед ней футболку, – еле прикрутили. Трубы давно менять пора.

Нонне Михайловне стало неловко за старые трубы, но то, что вожатые справились с такой непростой ситуацией, ей понравилось, поэтому она смутилась и, почти извиняясь, сказала, что, к сожалению, не сможет сейчас прислать к нам Бороду.

– Он уехал за новыми вантузами, – догадался Сашка, которому Борода утром предложил съездить за ними вместе, но Сашка сказал, что паленую не пьет.

– Да, – обрадовалась Нонна Михайловна подсказке, – он уехал за новыми вантузами, но, надеюсь, завтра приедет и все починит.

– Ну, это зависит от того, как далеко он за ними уехал, а то в прошлом году его в такую даль занесло за переходными муфтами, что все подумали, что он уже не вернется.

Но Борода всегда возвращался в «Гудрон», как бы далеко за его пределы ни уезжал, поэтому на следующий день он действительно появился в четвертом корпусе, тоже буквально сердцем почувствовав, когда именно это нужно сделать.

– А вы сможете здесь все убрать и уложить детей? – обеспокоенно спросила Нонна Михайловна, обратив наконец внимание на то, что происходит вокруг.

– Нонна Михайловна, – сказал Сашка, запуская пальцы в мокрые волосы, – мы вожатые. Мы должны уметь все убирать и укладывать детей.

Ах ты, господи! Да закройте уже кто-нибудь этот слив, потому что если еще и Нонна Михайловна крикнет в него: «Иисусе!», то Сын Божий уже точно оттуда появится, а мы, как на грех, в таком непотребном виде.

Чтобы не вытирать дырявыми трениками пол, после того как все, включая Женьку и Сережу, уснули, мы с Анькой открыли обе боковые двери и, спасаясь от сквозняка, вышли на поворотную площадку пожарной лестницы. Отсюда открывался вид на корпус Виталика, незабудковую поляну и странный сад. От некошеной травы поднималось марево, ветер шевелил растрепанные ветки берез.

– Высох? – Анька потрогала мой любимый сарафан на корсетной шнуровке спереди и сняла с руки резинку для волос. – На, собери в хвост. Будешь похожа на Зинаиду Гиппиус.

От влажности парижские каштаны начинали виться, и сейчас мне нравилось чувствовать их на голых плечах тяжелыми и густыми.

– Не надо, – я вернула ей резинку и встряхнула руками волосы, – пусть такими останутся.

Я положила локти на горячие перила и стала смотреть, как рыжая капелька – божья коровка стекает вниз по нагретому солнцем железному поручню. Лето набирало силу. Еще пару дней, и ржавые гво́здики сирени совсем опадут, как кусочки облупившейся краски.

– Смотри! – Анька вскочила со ступеньки и показала рукой в сторону склада. – Ринат идет. Спустись к нему! Ты должна немедленно обсудить с ним раннее творчество Зинаиды Гиппиус. Ты на нее сейчас как раз похожа!

– Думаешь?

– Да что же вы с Женькой тормоза-то такие? Здесь пионерский лагерь, а не институт благородных девиц! По-моему, он идет в странный сад. Иди помоги ему повесить фотографии.

В прошлом году, пытаясь придумать еще хоть какое-то применение странному саду, на посадку которого ушло столько государственных денег, Нонна Михайловна предложила Михаилу устраивать в нем фотовыставки.

Раньше все фотографии, сделанные за смену, вешали на специальные стенды и выставляли их в коридоре главного корпуса. Стенды были сделаны на века, добротные, но каждый из них венчал лозунг вроде «Мы, пионеры Советской страны, славным традициям будем верны!» или «И на Марсе будут яблони цвести!», что уже не соответствовало действительности. Страна была другая, и традиции тоже поменялись, а лозунг про яблони Нонна Михайловна не любила особенно.

Михаилу идея с выставкой на открытом воздухе понравилась. К тому же в прошлый раз ему пришлось переделывать один из стендов, потому что Леха написал на нем свой лозунг. Что-то там про нерадивую пионерку, которая после употребления крепких спиртных напитков не уберегла свой головной убор. Лехин стенд получился таким красивым, что Нонна Михайловна увидела в нем повод для скандала только на третий день, да и то только потому, что Лола Викторовна вспомнила, что в 78-м они такую порнографию не приобретали.

Чтобы организовать фотовыставку в странном саду, никаких стендов не требовалось. Нужны были связка деревянных прищепок, моток шпагата и сами фотографии. Все это Ринат как раз и нес с собой.

Быть тормозом, как Женька, не престало дочери полковника ВВС России, поэтому, стараясь не потерять Рината из виду, я сбежала вниз по лестнице, спрыгнула с поворотной площадки в лопухи и, оказавшись в странном саду, сразу же предложила свою помощь. Чтобы Ринат случайно не отказался, я слегка наклонила голову набок и расправила плечи. На груди натянулась корсетная шнуровка, парижские каштаны волной упали на плечо.

Поздоровавшись, он подошел ближе и надел мне на шею связку деревянных прищепок.

– Что ж, помоги. Держи веревку и иди к тому дубу. – В моих руках оказался конец шпагата, а в его остался моток. – Или нет. Лучше не к дубу, а к осине, потому что если ты начнешь им любоваться, то мы не успеем до конца тихого часа.

Я дернула веревку, и моток в ладонях Рината дважды прокрутился.

– Почему это я должна любоваться каким-то дубом? – спросила я, пятясь от него к осине.

Ринат поднял одну бровь и разжал ладонь с запрыгавшим мотком.

– С небом же разговаривала: