— Наверно, в представлении женщины он может ассоциироваться с тигром, готовым к прыжку? — насмешливо спросил Гордеев. — Какая пошлость все-таки… А его походка — походка дикого зверя, гордо держащего свою голову леопарда. В нем столько дикого, первобытного, опасного, что женщина иногда просто ощущает ужас и желание убежать подальше. Короче, он мужественен, и этим все сказано!

— Да ну тебя…

— Был такой человек — Прудон…

— Я знаю, — перебила Яна, — он в Малом театре играл. И еще в фильме «Братья Карамазовы» я его видела!

Гордеев засмеялся:

— Не Прудкин, а Прудон. Он был экономист и анархист. Так вот, он считал, что мужчина относится к женщине как три к двум.

— Как это?

— Как пропорция. Мужчины должно быть больше. Всегда. Заведомо. По определению.

— Почему?

— Потому что полное уравнение полов влечет за собой всеобщее разложение. Мужчина должен быть переполнен желанием быть властелином дома, иначе его не существует. Ведь пол переменить невозможно. Мужчина, подражающий женщине, становится мерзким и нечистым, а женщина, подражающая мужчине, становится уродливой, сумасшедшей и… мартышкой.

— Почему мартышкой?

— Понятия не имею. Так Прудон сказал.

— Ну тебя вообще с твоим Прудоном! К чему ты мне все это говоришь?

… Пока Яна ждала багаж, Гордеев гулял с пластиковым пакетом с надписью «EURO-2004», в котором что-то лежало. Это были корки от трех апельсинов, которые Яна ела в самолете, и еще два таких пакета в свернутом виде. Наконец возле Гордеева остановился молодой мужчина в темных очках. В руках у него был такой же пакет. Он поставил свой пакет рядом с гордеевским. Гордеев взял его пакет и пошел покупать газеты. А мужчина в черных очках унес с собой апельсиновую кожуру.

На этот раз Гордеев решил ехать машиной. Он купил в магазине подержанных авто видавшую виды «трешку» «БМВ», у которой помимо хорошего хода был один плюс — люк в потолке, спрятал пакет с оружием под водительское сиденье, и они отправились в путь.

Наконец в Сан-Себастьяне закончилось время сиесты. Горожане начали выползать на улицы слаженно, как пчелы из улья.

Прождав три бесполезных часа в договоренном месте (у левой задней колонны все того же дворца Мирамар, от которого его уже тошнило), Гордеев понял, что никакого связника тут не будет. По делу государственной важности так не опаздывают. Испанцы вообще-то славятся своей непунктуальностью, но не в таком же случае. Да и потом, кто сказал, что связник Турецкого должен быть испанцем?

Гордеев тщательно выполнил инструкцию. Сперва сорок минут сидел в рыбном ресторанчике со спортивной газетой «Marca» недельной давности с большим портретом молодого русского вратаря, которого купила местная команда «Реал Сосьедад». Газета была специально привезена из Москвы, потому что в Испании уже на следующий день спортивных газет не купить. К нему никто не подошел. Гордеев, собственно, и не знал — кто это должен быть. Просто либо в ресторанчике, либо у задней колоны Мирамара он должен был получить информацию о важном русском чиновнике, проживающем инкогнито в одной из местных гостиниц. Но — увы…

А сам все же был не настолько адаптирован в этом чертовом Сан-Себастьяне, чтобы со своим чудовищным акцентом мог, не привлекая внимания, таскаться по гостиницам (которых, между прочим, не меньше десятка) и искать беглого прокурора. А если тот снял квартиру? Или виллу за городом? Или яхту? Или… Да бог его знает что!

Теперь Гордеев звонил Турецкому по всем телефонам, но у того было беспросветно занято. Глядя на Юрину унылую физиономию, Яна сказала:

— Я пойду очки себе куплю, а то морщины вокруг глаз появятся.

— Тебе это еще лет двадцать не грозит, — буркнул Гордеев, давя на кнопочки.

Она повела плечиками (кажется, уже знала, как на него это действует, а впрочем, может быть, на всех, может быть, это просто отработанный киношный жест?) и пошла к лавке, в которой помимо прочей ерунды торговали солнцезащитными очками, а Гордеев снова достал мобильный телефон.

Полуденная жара мешала думать. На руль села большая розовая бабочка, похожая на причудливую дамскую шляпку. Аборигены лениво передвигались по улице, перебрасываясь на своем великолепном языке ничего не значащими репликами.

Едва Гордеев отчаялся связаться с Москвой, как у него самого звякнул мобильник. Это был Турецкий, и он сказал, не здороваясь:

— Юрка, что за фигня? К тебе просто нереально дозвониться! Развлекаешься там?

— Может быть, это ты объяснишь мне, что происходит? — прошипел Гордеев, наблюдая краем глаза, как Яна покупает себе черные очки. — Я уже целый день тут торчу, и по-прежнему…

— Юрик, не кипятись, ошибочка вышла. Тебе нужен Сантьяго-де-Компостела.

— Кто?!

— Не кто, а что. Это город в Галисии.

— Да знаю я!

— А Галисия — провинция в Испании. А Испания, слава богу, не Россия, ты живенько туда доберешься. Ты же на машине? Небось с откидным верхом?

— Спасибо, утешил! Ты хочешь сказать, что вы, черт возьми, перепутали город?!

— Позвони, когда приедешь в Сантьяго-де-Компостела, — дипломатично ответил Турецкий и отключился.

Гордеев достал из бардачка карту и принялся изучать ее. Сперва он вообще не нашел такой город, но потом, исследовав побережье Атлантики, все-таки нашел. Сантьяго-де-Компостела был (или была?) расположен южнее Ла-Коруньи.

Тут подошла Яна. Она купила себе очки, которые оказались не черными, а синими, да еще и закрывали половину лица.

— Ничего умнее придумать не могла? — нервно спросил Гордеев. — Скажем, ничего менее заметного?

— Так стильнее, — объяснила молодая актриса.

— Наверно, это чтобы тебя поклонники не доставали с автографами, — съязвил Гордеев.

— Фу, — сказала она, — тебе не идет быть язвой.

— Ладно, извини. Я просто думаю, что мужчина всегда заплатит два доллара за однодолларовую вещь, если она ему очень нужна. А женщина всегда заплатит один доллар за двухдолларовую вещь, даже если она ей совсем не нужна.

Она засмеялась и заметила:

— Зато за женщиной всегда последнее слово в любом споре, а все, что мужчина скажет после этого, просто уже новый спор. Имей в виду.

И они снова тронулись в путь. Яна спала, загорала, читала вслух отрывки из своих пока что немногочисленных ролей, а Гордеев тихо злился.

Понадобилось пять часов пути с остановкой в Овьедо, чтобы добраться до городка, притулившегося на самом краю Европы. Гордеев даже вспомнил строчку из классика, когда они въезжали через городские ворота:

— Лишь тот назваться может пилигримом, кто в том идет к Сантьяго иль оттуда…