— Мы скажем вам это в свое время и в своем месте, — ответил тот. — Но сначала я должен арестовать мать Урсулу.

— Мать Урсулу? — оторопев, повторила аббатиса, и глаза ее, как бы случайно, устремились на Лоренцо и на герцога, находящихся рядом с доном Рамиресом.

— Великий Боже! — простонала она, всплескивая руками. — Великий Боже, меня предали!

— Не предали, — бросила ей появившаяся в этот момент Урсула. — Не предали, а разоблачили! Я иду к вам как обвинительница, и вы даже не представляете себе, насколько я в курсе вашего преступления. Сеньор, — продолжала она, оборачиваясь к дону Рамиресу, — я отдаю себя в ваши руки. Решайте мою судьбу, как сочтете нужным! Но выслушайте мое обвинение: я обвиняю аббатису Святой Клары в убийстве, и я жизнью своей ручаюсь за истинность моего утверждения.

При этих словах возникла общая суматоха. Монашки разбегались, преследуемые гневом толпы, который обернулся против них. Их охватила та паника, которая овладевает иногда сознанием ни в чем не виновных; сама Святая Клара в своей сверкающей одежде убежала одна из первых. Но большинство людей все еще толпились вокруг солдат и требовали, чтобы мать Урсула говорила сверху, с пустого трона.

Она повиновалась: поднялась на великолепную повозку и обратилась к ревущей толпе с такими словами:

— Каким бы удивительным ни показалось вам мое поведение, меня оправдывает необходимость. Давно уже чудовищная тайна отягощает мою душу, и я не буду знать ни покоя, ни отдыха, пока не открою ее всему миру и не успокою невинную душу, которая взывает о мести из глубины могилы.

Я должна была воспользоваться самыми дурными средствами, прибегнуть к самым непростительным хитростям, чтобы скрывать ее до сих пор. Но ангелы, которые хранят невинных, благоприятствовали моим намерениям и дали мне возможность прийти сюда, чтобы рассказать ужасные вещи, о которых вы сейчас услышите и которые позволят мне разорвать перед вами завесу лицемерия и показать обманутым родственникам, каким опасностям подвергается девушка, которая попадает под тираническую власть монастыря.

Сегодня я хочу вам рассказать об Агнес де Медина. Я ее искренне любила, и не я одна была к ней так привязана; ее набожность, ее усердие, чистота ее поведения, ее ангельские помыслы были примером для монастыря, и сама аббатиса, такая суровая ко всем остальным, питала к ней слабость. К сожалению, все мы грешны, и у Агнес были слабости, она нарушила законы ордена, и с этого дня ненависть настоятельницы стала ее неумолимо преследовать. Законы Святой Клары суровы, они уже давно ни к кому не применялись, их предписания устарели, но аббатиса решила их обновить, чтобы направить против Агнес. Она была заключена в особую камеру и приговорена к заключению до конца своих дней. Аббатиса решила, что ее должны считать мертвой, что она будет чахнуть на хлебе и воде и лишь слезы будут ей утешением.

Эти слова вызвали в толпе такой взрыв ярости, что рассказ Урсулы был прерван на несколько минут. Когда тишина снова установилась, она продолжила свой рассказ, и на лице настоятельницы отражался весь ужас, вызванный произносимыми ею фразами.

— Двенадцать самых старых монахинь созвали на совет, и я была в их числе. Аббатиса постаралась дать нам самое черное представление о вине Агнес и нарисовать ее самыми выразительными красками, и я должна сказать, что девять монахинь из двенадцати одобрили ее варварское решение. Что до меня, я не могла решиться признать Агнес навсегда потерянной для добра, сестры Корнелия и Берта согласились со мной, и мы стали так горячо возражать, что аббатисе пришлось изменить свои планы; хотя на ее стороне было большинство, она боялась открыто пойти против нас, зная, что при поддержке семьи Медина мы можем стать для нее слишком опасными противниками. Она прекрасно знала, что наверняка погибнет, если Агнес будет обнаружена после того, как ее объявят мертвой. Поэтому она попросила у нас несколько дней, чтобы придумать какое-нибудь наказание, которое могло быть одобрено всеми, и обещала созвать тот же совет, как только она примет решение. Вечером третьего дня после этой сцены она объявила нам, что на следующий день Агнес будет допрошена, и ее наказание будет увеличено или уменьшено в зависимости от ее поведения в этот момент.

В ночь, которая предшествовала допросу Агнес, я проскользнула к ней в келью, чтобы попытаться ее утешить. Мы условились о разных знаках, которыми я буду ее предупреждать, отвечать ли ей утвердительно или отрицательно на коварные вопросы настоятельницы, которая, как я знала, непременно сделает все возможное, чтобы поставить ее в затруднительное положение и подтолкнуть ее подписать самой себе приговор своими неловкими ответами. Зная, что за Агнес следят и что настоятельница может появиться с минуты на минуту, я уже собиралась уйти, как вдруг услышала шаги. Я уже была у двери и собиралась ее открыть. Шаги заставили меня отскочить в глубь кельи; занавеска, которая скрывала большое распятие, послужила мне убежищем, и я поспешила за нее спрятаться. Отворилась дверь; аббатиса вошла, и с ней — еще четыре монахини. Она подошла к постели Агнес и стала яростно упрекать ее за вину, говоря, что она видит свой долг в том, чтобы очистить землю от такого чудовища, как Агнес. Она приказала ей выпить содержимое кубка, который ей протянула одна из монахинь. Подозревая о роковых свойствах напитка и уже видя себя приговоренной, несчастная девушка упала к ногам аббатисы и попыталась смягчить ее сердце. Ее мольбы шли из самой глубины души, она вызвала бы жалость у самого дьявола. Она принимала все: позор, заточение, пытку — лишь бы ей оставили жизнь: о, один месяц, неделю, единственный день жизни! Но сердце аббатисы оставалось каменным; она сказала Агнес, что сначала у нее не было намерения ее убивать, но что сопротивление ее друзей было причиной того, что мнение ее изменилось. Она торопила Агнес проглотить яд, посоветовала ей рассчитывать отныне только на небесное милосердие и подтвердила, что самое большее через час она будет вычеркнута из списка живых. Видя, что все ее мольбы напрасны, Агнес попыталась бороться, она сделала попытку броситься к двери; она надеялась, что даже если ей не удалось бы избежать грозящей ей участи, она обрела бы свидетелей насилия, совершаемого над ней, но аббатиса угадала ее намерение, вытащила из-под плаща кинжал и, грубо отбросив Агнес на ее ложе, приставила его кончик к ее груди, поклявшись, что, если она только крикнет или будет противиться и отказываться пить, она пронзит ей сердце тотчас же.

Полумертвая от страха, Агнес перестала сопротивляться: она выпила яд, — все было кончено. Тогда монахини стали осыпать ее хором проклятий, на ее просьбы они отвечали только издевками и отравили ее последние минуты. Она умерла в отчаянии, и ее агония должна была насытить ненависть ее врагов. Как только она испустила последний вздох, аббатиса, окруженная своими сообщницами, ушла.

Только в этот момент я вышла из своего убежища. Понимая, что сопротивление бесполезно и что аббатиса сильнее, я не стала вмешиваться. Под тяжким впечатлением этой кошмарной сцены я поспешила в свою келью. Покидая Агнес, я бросила последний взгляд на постель, где покоилось безжизненное тело, полное прежде такой прелести и, клянусь Богом, такой добродетели. Я помолилась за упокой ее души и дала обет до последнего вздоха добиваться кары ее убийцам. Мои терзания тогда только начинались. В день похорон Агнес у меня вырвались неосторожные слова, которые привлекли ко мне пристальное внимание настоятельницы. С этого момента меня окружили шпионы, и прошло много времени, пока я сумела найти способ сообщить мою тайну родственникам несчастной. Известие о ее внезапной смерти распространилось как внутри, так и вне стен монастыря, яд не оставил никаких следов, и никто не подозревал, как именно она умерла, кроме меня и самих убийц.