— Идти туда одному — глупо, глупо! Вам крупно повезло, что вы живы, мистер Блейкус!

Подошел врач. Во всяком случае, мне этот человек показался врачом. Одетый в белый халат, со стетоскопом, властный, лет около пятидесяти, с черным морщинистым лицом и седыми волосами, он снимает стетоскоп и щупает мой пульс:

— Вы потеряли три пинты крови. Кость руки, слава богу, не задета. У вас изранены лодыжки, но ничего не поломано. Отдохнете два-три дня и будете плясать под волынку.

Простыня вымокла, лоб вспотел. Я весь дрожу. Доктор заговаривает опять:

— И у вас небольшой жар.

— Где я?

— В кингстонском травмопункте. По части пулевых ранений мы накопили больший опыт, чем Вест-Индский университет.

Парень, у которого ранена грудь, начинает громко что-то кричать на густом ямайском жаргоне. Доктор исчезает из моего поля зрения, и я засыпаю.

Теперь вплывают двое мужчин-санитаров. На потолке — сырые пятна и яркие светильники. Все вместе крутится, словно ночной небосвод.

— Он выдержит перевозку?

— Да, только держите его под капельницей.

Мой грохочущий голос заполняет большую комнату и все больничные коридоры:

— Они не медики! Они хотят меня похитить! Они забирают меня, чтобы убить!

Наверное, у меня шевелятся губы. Меня аккуратно поднимают, перекладывая на каталку. Ко мне наклоняется медсестра:

— Вы хотите что-то сказать, мистер Блейкус?

— Они убьют меня, — с трудом шепчу я. — Я знаю, где искать Крест Иисуса.

— Все хорошо. Не волнуйтесь.

Я цепляюсь за ее рукав:

— Не отдавайте им меня!

Сестра освобождается от моей хватки и успокаивающе похлопывает по плечу. Потом что-то тихонько говорит доктору. В следующее мгновение он оказывается рядом. В руках у него шести футовый шприц.

— Это вас немного успокоит.

Я пытаюсь выдрать капельницу, выползти из носилок и пуститься по коридору наутек. Я уже почти дотянулся до капельницы, но хватка у медсестры как у гориллы.

— Вы потеряли много крови, мистер Блейкус. А еще европейцам вредно подолгу бывать на солнце.

Коридор опять оглашается воплями: очередной юнец стонет и держится за голову. Вокруг толпятся его приятели. Мне мерещится, что я вижу открытый мозг.

— Здесь белому делать нечего, мистер Блейкус, — мягко говорит медсестра. — Вас отвезут в замечательную частную лечебницу.

— Мне и тут неплохо… — прошептал я.

— У нас мало места.

Потолок уплывает назад. У парня теперь вся грудь в бинтах, он громко жалуется, что ему порвали футболку. Меня со скрипом катят по коридору. Я ловлю на себе любопытные взгляды, дрожу от холода, парю, словно наполненный гелием шар, потом чувствую на лице жаркий солнечный свет, меня везут по каким-то буграм, грузят в «шаттл», мы взлетаем высоко над Блу-Маунтинс, и Ямайка съеживается до маленькой зеленой точки на бирюзовом карибском фоне, и я слышу запах духов мисс Ямайка, которая почему-то смахивает на головореза из Тренч-Тауна, а он похож на одного из тех стрелявших…

Тихая комната. Легкие простыни. Теплый сухой воздух. Сквозь жалюзи задувает ветерок. С улицы доносится странное ритмичное постукивание, словно прыгают теннисные мячики. Миллион насекомых. Они щелкают и жужжат. Радужная стрекоза задумчиво зависает перед окном — смотрит, нельзя ли чем поживиться. Кидается в сторону. Женский смех, мужской голос.

Комната — светлая, просторная, со вкусом обставленная. Здесь есть плетеные стулья. Я вновь уплываю в сон.

В следующий раз я просыпаюсь уже в темноте. Снаружи доносится шорох. Это волны. Я пытаюсь пошевелиться, но мои руки весят по тонне каждая. Я говорю о метрической тонне или о единице, принятой в Британской империи? Скоро придется идти в туалет.

Я закрываю глаза и засыпаю на целый месяц.

На второй день я чувствовал себя настолько хорошо, что даже сел и стал обдумывать побег. Что было весьма оптимистично, если учесть, что еще только вчера меня до туалета и обратно водили под руки. Два «медбрата». С револьверами за поясом.

Моя голова превратилась в пушечное ядро. Кто-то заменил мне кровь ртутью, а артерии — свинцовыми трубами. На то, чтобы стянуть простыню и опустить ноги на пол, у меня ушло не меньше минуты. Я сел. Голова кружилась. Из-под толстой повязки выглядывали распухшие пальцы.

Я дождался, пока отступит дурнота, и попытался выпрямиться. Когда я доковылял до окна и оперся на подоконник, мне показалось это настоящим достижением. Я ощущал запах кофе и сырой тропической почвы.

К маленькой тихой бухточке с каменистыми берегами и бирюзовой водой сбегала тропинка. Коротенькая пристань с пришвартованной к ней гребной лодкой, в сотне ярдов от берега — мощный катер с множеством антенн, играющих в солнечном свете. Я смог разобрать его название — «Второе пришествие». Дальше, насколько хватало глаз, белело барашками волн Карибское море.

Синий бассейн очертаниями напоминал человеческую почку. На надувном матрасе лежал человек. Его широкая волосатая спина блестела от пота, руки свисали в воду.

У края бассейна стоял белый столик с розовым зонтиком, на котором красовался логотип мартини. За столом сидела женщина — похоже, без одежды — и потягивала через соломинку какой-то оранжевый сок. Смуглая грудь, темно-розовые соски… Она подняла глаза, улыбнулась и помахала:

— Завтракать?

И кивнула кому-то, скрытому от меня красным козырьком под моим окном.

В следующие мгновение раздался скрип шагов на лестнице. Совершенно лысый человек в рубашке без ворота — один из «медбратьев» — взял меня за здоровую руку и повел вниз по деревянным ступеням. На поясе у него по-прежнему висел черный револьвер. Он смахивал на молодого Коджака[19]. Каждая дверь и каждое окно в доме были открыты, по комнатам гулял теплый ласковый ветер. Когда меня довели до стола, человек из бассейна вытирался полотенцем, а груди Кассандры скрылись под лифчиком бикини.

— Вам стоит поесть, — сказал мужчина густым голосом.

Его лицо покрывали морщины. По-английски он говорил с сильным акцентом. Коджак исчез за стеклянными дверьми, где-то в тенистой глубине виллы.

— Кофе? — предложила Кассандра и налила мне чашку.

Мне пришлось воспользоваться двумя руками.

Я жадно пил сладкую темную жидкость.

Мужчина протянул пачку «Мальборо». Я покачал головой. Он и девушка закурили. Вернулся Коджак с английским завтраком. Все было как следует прожарено. Расставляя тарелки, он нагнулся надо мной. Заткнутый за пояс его шорт револьвер оказался всего в двух футах от меня, но ему не было до этого дела: я вилку и ту с трудом поднимал. Окружающие молча наблюдали, как я ем. Поев, я почувствовал себя лучше. Коджак собрал тарелки и чашки и опять ушел в дом. Вилла была большая, белая, напоминавшая чем-то конструктор «Лего». Она состояла сплошь из террас и вычурных украшений.