неизлечимая болезнь. Да и, в конце концов, это клиника неврозов, а не психиатрическая лечебница.

Когда Леша освободился, они вместе снова пошли на прогулку и все не могли наговориться. Опомнились только тогда, когда черноволосая Мадина напомнила, что время посещений заканчивается.

— Я пойду, — нехотя объявила Сима. — Привет тете Полли передам!

— Ты придешь еще?.. Приходи, пожалуйста, — попросил он.

— Конечно, я приду. Завтра после работы. Что тебе приготовить?

— А помнишь те плюшки с корицей, которыми ты меня у себя потчевала? — смущенно сказал он. — До сих пор их вспоминаю.

— Напеку, конечно!

Он внезапно зевнул и застеснялся.

— Я тебя заболтала совсем, — спохватилась она. — Надо отдыхать!

— Тебе тоже надо, — улыбнулся он. — Приходи еще. Придешь?

Она кивнула. Они снова обнялись на прощанье, и она опять поразилась, как он похудел. «Буду откармливать», — решила она.

Путь домой действительно оказался непростым — совсем не то что на машине с водителем. На маршрутке до Троицка, оттуда автобусом до Теплого Стана, потом на метро через всю Москву. Домой Сима вернулась, когда уже стемнело, однако квартирная хозяйка еще не спала.

— Тетя Полли, вам от Леши привет, — брякнула Сима и осеклась. Что-то она сегодня…

— Это вы меня так прозвали, шутники? — почти басом рассмеялась лиловая дама. — А что, мне нравится, не вздрагивай ты так!.. Как он у тебя там?

— Ой, худющий… — прижала ладони к щекам. — Но он мне обрадовался. Правда, обрадовался. И кресту, конечно. Смеялся, улыбался.

— Вот и ладненько, — довольно пробурчала Полина и вдруг снова усмехнулась: — «Тетя Полли», надо же… Я уж и забыла, что есть такая дама. «Тома Сойера»-то хоть читала?

— Обижаете, — улыбнулась Сима. — Скажу честно, забыла практически все напрочь. Но в детстве читала!..

— Перечитай обязательно, — как обычно, посоветовала Полина. — Есть детские книги, которые обязательно нужно перечесть, будучи взрослым. Столько откроешь для себя, чего раньше не замечала… «Том» и «Гек» — как раз из таких.

И только сейчас, оказавшись дома, Сима поняла, как же сильно устала.

— Полина Андреевна, дорогая, — пробормотала она. — Я спать пойду, ладно? Почему-то с ног валюсь…

— И действительно — с чего бы это? — хмыкнула квартирная хозяйка. — Иди уж, спи!..

С этого дня в ее жизни началась непростая, но какая-то особенно мирная, благостная полоса. Сима страшно уставала, больше всего от дороги, отнимавшей около пяти часов в оба конца. К Леше она ездила через день, но и свободные от поездки дни не были выходными — нужно было и клиенток принять, и дома порядок навести, и продуктами закупиться, и наготовить всякого-разного — теперь на троих.

Однако Сима успевала все и делала это пританцовывая. И ее «кино» было уже без всяких ковбоев и алжирских пленников — она просто обдумывала, что она приготовит ему, о чем спросит. А спрашивала много, потому что хотела изо всех сил разбудить свой мозг, если не для прочтения книг (вон лиловая дама сколько прочла за свои годы, полки ломятся, Симе ее нипочем не догнать!), то для информации — чем один стиль живописи отличается от другого и чем они характерны. Пуантилисты, дадаисты, импрессионисты, кубисты, примитивисты… И, рассказав ей о том или ином, Леша непременно отыскивал в интернете примеры, и они подробно останавливались на каждом. И он обязательно добавлял какую-нибудь байку. Иногда байки были донельзя смешными, иногда — страшными. Например, Сима узнала, как великий Модильяни — Моди — относился к своим женщинам. Свою возлюбленную Беатрис Гастингс, с которой у него были весьма своеобразные и бурные отношения, Моди, к примеру, выбросил в окно.

— Да ты что!!! — ужаснулась было Сима.

— Не переживай, — утешил Леша. — Там было невысоко, это не наши высотки… Но зато она, когда протрезвела, тоже его отметелила, причем в прямом смысле.

— Как это?

— Метлой отколошматила. Они дрались частенько, это исторический факт!

Сима хохотала.

— А страшный факт, — посерьезнел Леша, — заключался в том, что, когда Модильяни умер, совсем молодым, в возрасте тридцати пяти лет, другая его возлюбленная, Жанна Эбютерн, сама выбросилась из окна — причем уже насмерть и будучи беременной их вторым ребенком.

Сима снова пришла в ужас, уже нешуточный. Алексей отвлек ее разными байками о Пикассо. К примеру, о его обмене язвительными репликами с известным в те поры врачом.

«Я досконально знаю анатомию человека, — заявил врач, — и как профессионал могу заявить, что ваши, с позволения сказать, «люди» могут вызвать только недоумение и сожаление».

«Зато мои картины гарантированно переживут ваших пациентов!» — едко парировал Пикассо.

А зашедший к Пикассо почтальон, принесший мэтру заказное письмо, похвалил его «талантливого ребенка».

«Какого ребенка?» — не понял Пикассо.

«Ну как же — вон у вас как много детских рисунков дома…»

И Сима вновь повеселела.

— А можешь мне рассказать, — попросила она, — почему вообще возникло это течение, кубизм? Ведь смотри, его понимают считаные единицы…

И Леша с удовольствием посвящал ее в тонкости мироощущения тогдашних художников. Так текли дни. Периодически ей звонил Александр:

— Ну, как состояние нашего подопечного?

— Что же я могу сказать, я не врач, — говорила Сима. — Но вижу, что он ведет себя как в те дни, когда он был здоров. Кстати, врач говорит, что для Леши сейчас самое важное — покой и положительные эмоции.

— Ну, типа того, — соглашался Орлов-старший. — А мы с его врачом другие разговоры ведем. Он же его состояние мониторит постоянно, исходя из данных анализов. И — каюсь, не сказал я тебе, а вот сейчас скажу… Вовсе не потеря креста спровоцировала обострение невроза у Лешки. Крест уже был той «соломинкой, которая сломала спину верблюду».

— А что же тогда? — растерялась Сима.

— Только не переживай сильно. Но знать ты это должна, — сказал Александр. — Его Жанка допекла. Сильно допекла.

— Как? Она же в Америке? — опешила Сима.

— Так она и сидит в своей Америке! А ты что, не знаешь, как на расстоянии нагадить можно?! Звонит она ему.

Ощущение холодной лапы, скрутившей внутренности…

— Она хоть и стерва, но все же бывшая жена, — продолжал Орлов-старший. — Вспоминает молодость, дескать, «как тогда было хорошо». Дочку как главный козырь использует — Лешка же в ней души не чает, в Звездульке. Жанка этим и пользуется вовсю. Мол, Стелла скучает по папе, просится к нему… Ну, а сама почву прощупывает, что да как. Пишет ли он, выставляется ли. Она и мне звонила. Я ей честно сказал — все, спекся Лешка, бросил писать. Не верит! А что у нее на уме, одному черту известно. По поводу погрома в Лешкиной мастерской — я ведь, грешным делом, на Жанку подумал, что это ее рук дело. С нее станется. Нет, не она, она