Ильин не смог.

Потом он не раз задавал себе вопрос: почему? И ведь не сказать, что настолько панически испугался!

Помощь подоспела, когда ее совсем отчаялись дождаться. Десант перебили, мост удержали.

За проявленную трусость Ильин и еще несколько человек с ним поплатились отправкой в штрафные части.

Ильин, стиснув зубы, аккуратно выглянул в оконный проем. По двору редкими короткими перебежками, укрываясь за каким-нибудь хламом или падая плашмя на землю, приближались опóзеры.

Наумыч почувствовал страх и вдруг подумал о том, что жизнь как-то по-дурацки сложилась. Все чего-то ждал, а она прошла тихо и незаметно, дети выросли, внуки появились, а он вроде как и не жил совсем. Двух женщин сделал несчастными. Жену Антонину, давно уже не любимую, отчего чувство вины перед ней никак не проходило. И нечаянную позднюю любовь – Юлию, оставленную Из-за разъедавших его душу бесконечных сомнений, душевных терзаний, ощущения неустроенности, бессмысленности этой бестолковой жизни. Жизни, прошедшей до обидного быстро, а теперь вот еще и заканчивающейся так страшно… Судьба это, что ли? Предначертание какое-то – жить несчастливо и умереть не по-человечески? Так и не дожил он до своего пятидесятилетия…

Вспомнился перрон, прощание перед отправкой поезда, заплаканная Юлия, потерянно стоящая в сторонке Антонина, дети с внуками…

Если бы не его решение идти на войну, все было бы по-другому, не стоял бы сейчас здесь. А как по-другому? Лучше или хуже? Лучше вряд ли, ведь совсем измучился он в своих душевных метаниях. Так что есть какой-то высший смысл и в этом окне, и в его готовности совершить никому не нужный подвиг, о котором никто никогда не узнает…

– Господи! Дай мне силы достойно принять уготованное, – прошептал Ильин, смахнул неожиданно выступившие слезы и неумело перекрестился.

Подавив растущий в душе страх, Владимир Наумович поймал в прорезь прицела бегущего опóзера и нажал на спусковой крючок…

Штрафники услышали короткую автоматную очередь и тут же заметавшуюся злую трескотню перестрелки. Под эту пальбу беглецы покинули здание и, прижимаясь к стене, поспешили дальше, тревожно всматриваясь в неприветливые оконные проемы и зевы подъездов.

Немного отдалившаяся перестрелка со стороны кинотеатра неожиданно оборвалась.

Вот и все…

Они бежали, хрипло дыша, не останавливаясь. Все понимали – погоня возобновится. Наумыч, сколько смог, столько и продержался. Спасибо ему, и земля пухом!

Беглецы уже достигли недавней линии фронта. Повсюду лежали тела погибших, валялось оружие, едко чадили дымы пожарищ, вилась рядами колючая проволока, увешанная связками пустых консервных банок.

На дне воронок скопилась мутная вода. В некоторых плавали распухшие смердящие трупы…

Метрах в ста, а то и ближе от заградительной линии опóзеров виднелись заграждения из колючки, укрывавшей позиции штрафбата. Очертания разрушенного ЦУМа выплывали из пелены стелящегося дыма. Оттуда штрафники этим ранним утром пошли в атаку.

Если б знать, что она так быстро захлебнется!

Теперь эти позиции находились в тылу опóзеров.

Штрафники присели на корточки, всматриваясь до рези в глазах в хаос разрушений, готовые к любой неожиданности, сторожко водящие автоматами по сторонам…

Над городом плыла тяжелая канонада. Больше всего громыхало где-то в районе Коммунального моста, увековеченного на бумажной десятирублевке, вышедшей из употребления лет пятнадцать назад. Внушительную железобетонную арочную махину через разделенное островами почти двухкилометровое русло Енисея возвели еще в шестидесятые годы двадцатого века, когда строили основательно, для потомков.

Лютый махнул, указывая направление. Как только штрафники поднялись с корточек, послышались голоса, доносящиеся со стороны рухнувшей блочной девятиэтажки. Бахнул выстрел – добивали кого-то из раненых. Весело, со смешком комментируя обстоятельства.

Пришлось внести коррективы, обходя это место.

И тут произошло то, чего Гусев боялся: они налетели на минное заграждение. Ухнул взрыв, одного из штрафников подбросило вверх, остальные упали, где стояли.

Эхо взрыва еще не утихло в развалинах, как заметалось новое от воплей несчастного. Ему оторвало левую стопу, он истекал кровью.

Бедняга корчился от боли и кричал болезненно, невыносимо…

Оставаться на месте означало только одно – смерть. Понимал это и раненый. Еще он знал, что опóзеры в плен его не возьмут. И хотя страшная боль застила его глаза и туманила мозг, он все же сумел обратиться к своим с последней просьбой:

– Мужики, не оставляйте меня этим! Лучше уж вы, чем они…

Студент молча кивнул и послал одиночный выстрел в голову несчастного.

Тот дернулся в последний раз и затих.

На свой страх и риск беглецы поспешили прочь. Каждый молил Бога о том, чтобы не нарваться на мину.

Время пока работало на них. Штрафники торопливо шагали вдоль длинной панельной девятиэтажки, сложившейся, словно карточный домик. Приходилось лавировать между осыпей, хаосом плит, лихорадочно вертеть головами.

И все же они прозевали автоматную очередь, свалившую двоих. Остальные, не видя цели, стреляя куда ни попадя, метнулись по сторонам.

Лютый прыгнул в черное зево подъезда той самой бесконечной девятиэтажки. За ним ринулся еще один штрафник, но короткая очередь вспорола ему спину. Боец вывалился обратно, выгнулся дугой, несколько раз конвульсивно вздрогнул и обмяк.

«Калаш» Гусева огрызнулся по преследователям и, лязгнув затвором, замолчал. Все, магазин пуст.

Павел кинулся в глубь дома, на ходу перезаряжая автомат, думая, как бы не угодить в тупик. Самое лучшее – выбраться на другую сторону. А там, глядишь, никого из врагов не окажется.

Впереди замаячил светлый проем окна. Лютый подбежал к нему, замер, прислушиваясь: нет ли погони. Кажется, тихо.

Вдруг неподалеку грохнула короткая очередь, в ответ затрещали несколько автоматов, ухнул приглушенный помещением взрыв.

«кто-то из моих отбивается, – подумал Павел, – влипли, похоже. Жаль…»

Опять наступила тишина, если ее можно было назвать таковой Из-за общего гула канонады и беспорядочного отдаленного треска выстрелов. У разрушенного Коммунального моста бой завязался не на шутку. Надо пробираться туда. В суматохе уличного боя проскочить к своим вполне возможно, также, как и с равной вероятностью погибнуть от своих же. Но тут уж выбирать не приходится, выходить все равно нужно.

Гусев осмотрел из окна лежащую перед ним часть улицы Урицкого. Кругом разрушенные дома, почерневшие от пожаров стены, черные проемы окон, таящие опасность. Повсюду кучи мусора от обвалившихся зданий, кое-где на них уже угнездилась хилая травка. Вот пробежала крыса, скрылась в какой-то дырке. Несмотря на войну, жизнь продолжалась. Пусть такая – ущербная, унылая, наполненная страхом, но продолжалась.