Так твердо решили мы с напарником, садясь в машины…

Выехав из ТАСС по узкому переулку, мы помчались в разные стороны: у каждого из нас были свои шпионские цела, делиться существом которых друг с другом не принято. Я, например, хотел установить несколько перспективных контактов и отработать наконец проверочный маршрут, который от меня давно требовали в резидентуре.

Перспективные контакты, то есть знакомства с молодыми людьми, не для каких-то сиюминутных целей, а на будущее, устанавливают обычно в университетах. До начала собрания в резидентуре оставалось не так мною времени, всего часа три, и я решил заехать в ближайший — в университет Мэйдзи. Туда можно было домчаться за пять минут по прямой и широкой улице, но я решил все-таки поехать сложным маршрутом, петляя по переулкам, чтобы проверить, нет ли за мной слежки, иначе все мои новые знакомства теряли смысл.

Въехав в густую сеть переулков, с трудом разворачивая машину на крошечных перекрестках, я с горечью размышлял о тяжелой судьбе журналиста в разведке.

Да, в ТАСС нас не любят. Да и за что нас любить? Мы действительно работаем меньше всех, каждый день куда-то уезжаем, вместо того чтобы сидеть за письменным столом.

Кроме того, корреспонденты ассоциируют нас со всей зловещей машиной КГБ, от которой они не видят ничего, кроме зла. КГБ ограничивает их свободу творчества, следит за их личной жизнью, вынуждает становиться агентами. Так что Алексея можно понять, хотя формально он и не прав.

Но и в разведке мы не можем найти защиты от несправедливых нападок, потому что там нас тоже не любят. КГБ вообще ненавидит журналистов за их независимый трезвый ум, тягу к свободе. Совершенно сознательно поэтому он и держит их в кулаке. По этой же причине КГБ презирает также писателей, художников, музыкантов и представителей других творческих профессий. И если сотрудник КГБ выбирает для себя прикрытие журналиста, то эта нелюбовь автоматически распространяется и на него. Чтобы не злить коллег и начальство, журналисту лучше всего вообще перестать писать. Но поступить так — все равно что сказать: «Я, товарищи, на самом деле никакой не писака-журналист, а только им притворяюсь!..»

Так, например, поступил мой напарник по ТАСС. Я же был искренне увлечен журналистикой, люблю писать. Уже опубликованы две мои книги и огромное количество очерков и статей. Странно, правда, что в разведке как бы не замечали этого и, кажется, даже испытывали раздражение по этому поводу. Но ведь я не могу не писать! Однако вынужден работать и в разведке, поскольку иначе не попал бы в Японию. Выхода из этого противоречия нет. В этом и состоит моя трагедия: КГБ не любит журналистов, но и журналисты терпеть не могут сотрудников КГБ. Человек же, который совмещает в себе обе профессии, нелюбим вдвойне…

Итак, я держал путь в университет Мэйдзи. За невысокими соснами уже отчетливо проступал и серые корпуса. Слежки за мной, кажется, не было, и я, облегченно вздохнув, нажал на газ.

Вырулив на широкую Наканодири, я подъехал к университету и быстрым шагом направился к воротам. Автомобиль я спокойно оставил на улице, так как номер на нем был такой же, как у всех японских граждан Вот если бы он был синий, дипломатический, да еще с цифрами «79», указывающими на принадлежность его хозяина к советскому посольству, то любой проходящий мимо полицейский вполне мог заинтересоваться, чем это занимается в университете Мэйдзи советский дипломат. Именно поэтому разведчики-дипломаты стараются в таких случаях запарковать машину где-нибудь подальше, на платной стоянке. Впрочем, один мой коллега прибегал даже, на мои взгляд, к излишним мерам предосторожности, всегда имея в машине запасной пиджак. Выходя, он небрежно бросал его на спинку сиденья, давая понять случайным прохожим и прежде всего полицейским, что отлучился лишь на минуту, а сам уезжает далеко, на другой конец города…

Здесь, в университете Мэйдзи, мне предстояло познакомиться с каким-нибудь умным на вид студентом, чтобы потом начать разработку его как будущего агента советской разведки. Сегодня вечером в резидентуре я должен буду сообщить его имя заместителю резидента и заодно показать, что не без пользы провел день.

Имя студента будет проверено по картотеке резидентуры, а затем и в Москве, по учетам всей разведки, а возможно, также и ГРУ. Но сделано это будет исключительно для проформы: ведь каждому ясно, что в двадцатилетием возрасте он никак не мог ранее попасть в поле зрения нашей разведки или запятнать себя агентурным сотрудничеством с какой-то другой.

Работать со студентами легко: они общительны, веселы, у них нет той щепетильной осторожности, которая присуща старшему поколению японцев. Одно лишь приглашение иностранным корреспондентом в ресторан они воспринимают как большую честь. Именно поэтому для первой беседы с ними принято выбирать дорогой, даже роскошный ресторан, давая понять, что они имеют дело с обеспеченным человеком, который при случае может им хорошо заплатить.

Ведь всем известно, что студенты не упускают возможности подработать и охотно соглашаются написать по просьбе своего нового знакомого какой-нибудь реферат, например по теме своих научных изысканий. Им объясняют, что статья будет опубликована в бюллетене ТАСС или она нужна московскому приятелю корреспондента, который готовит диссертацию как раз на сходную тему.

Реферат будет щедро оплачен, хотя и не представляет никакой информационной ценности для разведки. Как, должно быть, удивится студент, узнав, что его реферат даже не был предложен в информационно-аналитический отдел разведки, а всего лишь подшит в дело как доказательство его готовности выполнять задания советского разведчика, получая за это деньги…

Впрочем, пока он не знает о том, что имеет дело с разведкой, и искусство ее сотрудника в том и состоит, чтобы осторожно и естественно подвести намеченную жертву к этой мысли. Например, месяцев через шесть, уже достаточно подружившись и выпив вместе не одну чашечку сакэ, разведчик как бы между прочим говорит, что один из последних рефератов студента оказался настолько ценен, что был напечатан в Москве в некоем закрытом журнале, издаваемом ТАСС для высших чинов страны, в том числе и для руководства разведки.

Произнося эти последние, самые главные слова, он внимательно наблюдает за выражением лица студента. Если оно остается спокойным и студент как бы пропустил упоминание о разведке мимо ушей, давая понять, что ради денег он готов и на это, сердце разведчика азартно вздрагивает, поскольку с данной минуты можно начинать истинный шпионаж.

Если же молодой японец удивленно поднимает брови, то разведчик спешит его заверить, что пошутил. Дальнейшую работу с таким студентом можно прекратить, ибо она утрачивает смысл, или, наоборот, следует активизировать, всеми способами убеждая его пойти на сотрудничество с разведкой.

«Но зачем советской разведке агентура, которая не имеет доступа к государственным или военным секретам?» — спросите вы.

А затем, что она не имеет такого доступа лишь пока! Окончив учебу, студент может поступить и в управление национальной обороны, и в МИД, и в научно-исследовательский институт Мицубиси. Оформляющим его прием сотрудникам отдела кадров и в голову не придет, что он советский агент…