Наконец она поняла, что тут совсем недалеко, просто они кругом шли в сторону Кентиш-Тауна. Дойдя до станции метро, где Джим ждал ее несколько часов назад, остановилась. Торговец овощами, собирая с лотка свой товар, поздоровался с нею, и она подумала, что надо бы купить хоть что — то для Якоба на ужин, на очередной ужин — пресный и жалкий, как ей думалось, на пустой вечер без телевизора, ведь они оба считали глупостью сидеть в Лондоне перед телеэкраном. Так, будто они туристы и не намерены терять драгоценное время. А время вовсе не драгоценно — что здесь, что в Берлине. Она купила картошку, петрушку и зеленый лук. У торговца под правым глазом вдруг заметила шрам, что-то ей напомнивший, но что? Беспокойно оглянулась: вдруг слева или справа появится Джим? Торговец заметил ее взгляд, что-то сказал, но она не поняла: за ее спиной шли люди из метро, целыми толпами, и все шумят, толкаются. Не поняла и того, что имел в виду Джим, почему он ей не доверяет и что надо доказать. Вдруг торговец одним прыжком оказался рядом с нею, оттолкнул кого-то в сторону, обругал. Она держала в руке десятифунтовую банкноту; торговец нагло ухмыльнулся и погладил ее по груди, а уж потом медленно отсчитал сдачу. И еще подарил авокадо — за ее «удивительную красоту», как он сказал с широкой улыбкой.

…Она стояла возле дома, подошла к окну, откуда пробивался слабый свет, но, попытавшись взглянуть через стекло, увидела только себя, как она стоит перед домом, смотрит в окно и руками пытается загородиться от дневного света. Спокойно изучая свое отражение в стекле, она поняла, что видит сон. На звонок никто не открыл, и она почувствовала себя такой дешевкой, знает ведь: бегает за ним, унижается, но тосковала по нему так сильно, что осталась стоять у дома, пока ее не спугнул чей-то голос на верхнем этаже, и тогда она побежала по одной из этих улиц, изгибающихся столь плавно, что поворот распознаешь только потом. Бежала мимо величественных серых домов и вдруг догадалась: это Риджентс-стрит, и вот она в парке, на газон нельзя, его только что засеяли, как объяснил ей старик, державший в руках голубку, но она видела, что трава высока и густа. По этой траве к ней приближалась кошка, и Изабель медленно-медленно пошла прочь, надеясь кошку обмануть, а сама знала, что проснется голая в комнате, залитой ярким светом, и попыталась прикрыть срам рукой.

Она проснулась в постели, рубашка мокрая от пота. Якоб давно ушел. С улицы слышался шум, и, подойдя к окну, она увидела там, где асфальт разбили уже несколько дней назад, маленький экскаватор, а рядом бетономешалку. Солнце светило прямо в комнату. Рубашку Якоба, в которой спала, она скинула через голову — будто коснулась его самого, сходила в душ, оделась.

С чашкой кофе в руке она подошла к окну на первом этаже, открыла раму. Двое мужчин стояли у экскаватора, смеялись, касаясь друг друга загорелыми дочерна плечами, наклонялись над ямой, опять смеялись. Один спрыгнул в котлован, словно провалился выше пояса, выпрямился, поднял лопату. Второй что-то выкрикнул, оживленно жестикулируя, поднял кулаки над головой, одну руку выше другой, стал крутить кулаками — грубое, вульгарное движение, а другой стал шлепать себя по бедрам, по груди — явно с большим удовольствием, и, поскольку они выключили бетономешалку, прервав ее монотонное вращение, Изабель слышала шлепки так ясно, будто прямо над ухом.

Большими глотками она допила кофе, повернулась и увидела на столе план нового бюро, на комоде ключ — ключ Ханны, только к новой двери он бы не подошел, вернись она в Берлин. Книги и документы они там уже запаковали, стеллажи разобрали. «Так что, мне теперь разбирать твои ящики? Ты как себе это представляешь? — Андраш был возмущен и разочарован, что она не прилетела в Берлин ради переезда. — Хоть бы на два дня появилась, ты ведь даже новое бюро не видела!» Договор аренды, присланный Петером по факсу, она подписала соответственно своей доле: треть платы, треть залога, треть прочих расходов. «Можешь дать мне доверенность», — предложил Андраш, но Изабель предпочла дать свою подпись. В конце концов есть Ганс, который следит за квартирой на Вартбургштрассе, он-то и просмотрит договор, все проверит. «Вернейший Ганс», как пытался сказать по-немецки Элистер со своим забавным акцентом.

В ящике стола Андраш нашел старые фотографии, сделанные Алексой. «Я сунул их в конверт и запаковал вместе с какими-то книгами. Говоришь, снимки Алексы?» — «Ну да, а чьи же еще?» — раздраженно ответила Изабель. Ключи. Фотографии. Нет, она не станет его просить, чтобы переслал фотографии в Лондон. Как все сложно. Якоб на работе. От нее все еще пахнет потом, даже после душа, — ночной пот, пот страха. Решительным движением она схватила ключи и вышла на улицу.

А там Джим. Двое рабочих смотрят на него так, будто он здесь главный. Один, пониже ростом, заметил медленно приближающуюся Изабель, и Джим тоже повернул голову — взглянуть, что происходит за его спиной. Изабель вышла из тени платана, словно ее движения — часть игры света на асфальте, и каждое дуновение ветерка создает новый узор, стирая старый. Джим повернулся к ней всем телом, широко расставил ноги и сказал что-то рабочим, те засмеялись. Как в кино, как в заранее отрепетированной сцене шла она вперед и знала, что подчинится ему сразу, позволит обнять и поцеловать в губы. Юбка была коротка, и порыв ветра задрал ее кверху, и рабочие опять засмеялись, а тот, который пониже ростом, наклонился, и голову вбок, и заглянул под юбку. Будто руками ухватился! Охваченная яростью Изабель широким шагом двинулась прямо на рабочего, глядевшего на нее с изумлением, и залепила ему пощечину. Звук этой пощечины ошеломил Изабель. А Джим, молниеносно оказавшись за ней, схватил ее сзади. Второй рабочий согнулся от хохота, а первый, обиженный, не знал, как себя вести — то ли тоже посмеяться, то ли потребовать извинений.

— О'кей, ты заслужила поцелуй, — заявил Джим и сжал ее так крепко, что Изабель застонала, и просунул колено между ее ногами.

Тот, с пощечиной, подошел ближе, ухмыляясь. В ней снова взыграла ярость, она попыталась рвануться в его сторону, но сама прижималась к Джиму.

— Оставь, — махнул рукой рабочий, — это ж твоя телка.

Джим ослабил хватку, положил левую руку ей на грудь со словами:

— Ага, только она слушаться меня должна.

И мял ее грудь, сдавливал и мял. А потом тихо отвел Изабель в сторону, к краю котлована. Рабочие подхватили свои лопаты и майки, пакет с двумя бутылками пива и убрались восвояси. Джим не выпускал ее, притирался к ней сзади, а она смотрела вниз, где в луже воды валялись три дохлые крысы, такие же грязные, как эта вода. А рядом — кошка с выпущенными кишками, вонючая кошка, и шерстка светится в темной яме. Джим встал рядом, вгляделся в ее лицо, а потом взял длинную палку, подцепил кошку за шею и вытащил сантиметра на два из воды. Видно было глаз с засохшей кровью, видно было, что брюшко прогрызли крысы, но еще было видно, что сдавлен череп. Кто-то бросил ее в котлован, в грязную лужу.

— Они забросают яму песком и закатают асфальтом, — сказал Джим. — Хочешь помолиться — давай прямо сейчас. — Со скучающим видом он ковырял носком ботинка наваленный кучей песок. — Видела голову? Удар что надо. Валялась, наверно, пару дней в другом месте, а то бы крысы давно ее сожрали.