что не двигалась никуда, беспокоился все больше и больше. Здесь должны мы заметить, что если беспокойство Андрея Алексеевича возрастало, а это было заметно по лицу его и нервным движениям, то и время должно было двигаться. Ибо ничто не может ни возрасти, ни уменьшиться, если время не поддерживает это движение.

Но часы стояли.

Можно было проверить… Развернувшись, Андрей Алексеевич двинулся вдоль перрона к хвосту, считая шаги: раз, два, три, на шестидесяти он обернулся.

18:00 – показывали часы.

«Что за…» – не окончив вопрос, Андрей Алексеевич оборвал его. Можно было обмануть себя нетерпением, можно было считать минуту быстрей, чем шла она в самом деле, и…

– Не подскажете время? – спросил он встречного пассажира, но тот ограничил ответ кивком, указав Андрей Алексеевичу на все то же табло.

18:00 – показывало оно.

Поезд налетел и, освободив утробу, вновь набив ее под завязку, тронулся дальше. «По идее, – размышлял Андрей Алексеевич, – поезда… они тоже идти не должны, не должны идти! Это точно». Но поезда шли и шли, а часы стояли.

Новый поезд со свистом скрылся в туннеле, и в тишине Андрей Алексеевич прислонил к циферблату своих часов ухо.

– Тик-так, – раздалось насмешливо в ушной раковине…

Они шли…

18:00 – указали стрелки.

Андрей Алексеевич похолодел. Все то, что происходит с нами, когда мы холодеем, происходило и с ним. Колени ослабли, по спине прошел ток, и с немым вопросом, в отчаянии несчастный снова бросил взгляд на табло метрополитена имени В.И. Ленина.

18:00 – показывал оно.

– Простите! – обратился он за прощением к гражданину, что в числе новой порции отбывающих остановился рядом с ним, и заранее смягченный таким обращением гражданин посмотрел на Андрея Алексеевича выжидательно.

– Не подскажете, сколько времени?

Но и эта попытка увенчалась ответом – «шесть».

«Быть не может…» – пролепетал Андрей Алексеевич, но в этот миг поезд вновь наполнил гремящими вагонами станцию, и, подхваченный толпой, напуганный и растерянный, вовлеченный в движение, вскоре вновь оказался он в центре зала.

Время всегда тянется очень медленно в ожидании любимой женщины, курьера или нового поезда. Время не тянется медленно лишь для счастливых. У них оно – раз, и все. А потом возвращается только памятью.

«Но не до такой же степени медленно… – размышлял сам с собой Андрей Алексеевич, – но не до такой же… да? Нет, она, наверное, уже не придет… но ты подожди еще… эти женщины… кто их знает… Можешь почитать пока книгу… Книгу? Точно, давай…» – И Андрей Алексеевич сам не заметил, как оказался на эпилоге.

Станция опустела. Освободилась и та колонна, с какой мы вместе с Андреем Алексеевичем начинали этот рассказ, и он с облегчением занял на ее излюбленной грани прежнее положение. Но 18:00, что ты ни делай, по-прежнему показывали его ручные часы.

18:00 – показывало табло.

«Поезжай-ка ты домой, ну ее к черту!..» – Но поскольку Андрей Алексеевич не любил, когда ему советовали без спросу, то вдруг почувствовал в себе новое дыхание, чтобы ждать.

«Подожду», – отвечал он себе.

«И дурак».

Но Андрей Алексеевич снова слился с колонной.

Метрополитен предоставляет своим гражданам огромный выбор в сфере знакомств. Такого разнообразия женских лиц и характеров нет даже на земной столичной поверхности. И конечно же, наш Андрей Алексеевич за прошедшее время мог бы давно подобрать себе какую-нибудь иную, лучшую женщину (среди них хотя и редко, но встречаются лучшие). Но герой наш не изменил своей ожидаемой, он ждал ее, как будто подземный лабиринт имени В.И. Ленина вовсе не предоставлял ему этого обширного выбора.

«Где же она…» – в 1441 раз спросил себя этот рыцарь, этот, собственно, также достойный всякого ожидания человек и вновь все с тем же непостижимым нетерпением посмотрел на часы.

18:00 – по-прежнему показывали они, и…

Тут она появилась!

Немного потрепанная в очередном несварении вагонной утробы, слегка запыхавшаяся, с милой улыбкой на, может, вовсе и не таком симпатичном лице, какое воображали мы в связи с таким ожиданием, но в этот миг, наш ты добрый, терпеливый читатель, Андрей Алексеевич просиял так, как не просияла волхвам звезда Вифлеемская, и тогда, и только тогда, время для него пошло дальше.

Общежитие

Кошек много стало у нас. Раньше не было столько кошек. Раньше их вообще не было. А теперь не поймешь, кошек больше, или же голубей, что ни голубь, то кошка. На деревьях кошки стали вместо ворон. То одна мелькнет, то другая, всякой масти, дури и возраста. А главное, все такие наглые и матерые, и в подъезде кошками этими пахнет. И по черной лестнице они шастают. Иногда идешь, а она мырг, мырг! глазюками из-под капота…

От чего бы это такое, все думал я, а разгадка-то шестой год уж как на виду. Вот их кто привадил-то, расплодил, раскормил кошачий террариум… И какая-то кошка паршивая ей дороже хорошего человека…

Говорю ей сегодня: «Что же это вы, женщина, кошек-то в дом приличный пускаете? Миски вон под лестницей понаставили… Антисанитарию сделали совсем, безобразие. Кошки только что на лифте у вас не катаются. Я на вас управу найду, напишу вон в “Жилищник”». А она мне знаете что в ответ? «Вы бы, – говорит, – Федор Михайлович, лучше что-нибудь хорошее написали…»

Ф.М. Булкин

Стало странное с Михаилом Ивановичем твориться. Стали запросто заходить к нему в гости покойнички, в жизни прежней знакомые мертвецы.

Первой в гости пришла, как и раньше всех гостей приходила на праздники, бабушка, это было в позапрошлое воскресенье. Позвонила в дверь, он открыл, не взглянув в глазок, задумался, не спросил. А она стоит на пороге, в том еще демисезонненьком пальтишке синеньком, в своей шапке старенькой, стоит, улыбается. «Мишенька! Говорила я тебе, спрашивай, перед тем как открыть». И действительно, всегда бабушка Михаилу Ивановичу так говорила.

Удивления не было, было так, скорей, минутное замешательство, и смирение как-то разом пришло перед чудом. Перед чудом нужно человеку сколько-то времени, чтоб довериться, чтоб смириться, и довольно это трудно сознанию, не привыкли мы к чудесам. С фокусами смиряемся, но они-то заведомо объяснимы. Есть секрет, есть умение, ловкость рук, есть разгадка. А от чуда, от его очевидности, к самому себе недоверие, не ума ли с него или, хуже, до него ты лишился?

Словом, зашла к Михаилу Ивановичу первой бабушка, пальтишко повесила, не сердилась на посуду немытую, чай попили. Михаил Иванович хотел расспросить ее, как у них? В