внутренней политической ситуацией, но и с природными катаклизмами на дорогах. Доктор, что вел прием, направлял больных от себя на рентгены, анализы и так далее, и потом все они возвращались к нему с результатами, чтобы быть распределенными кто куда…

Человек без паспорта вошел к доктору в порядке выжданной очереди. Доктора, если судить по дверной табличке, звали Николай Семенович Врач. (Бывают же такие удивительные совпадения фамилии и профессии!) Он уже, конечно, очень устал и ничего хорошего до самой смены своей не предвидел и не ожидал. Так и вышло.

Человек без паспорта вошел очень робко, держа пальто свое в руках и не зная, видимо, куда его деть, остановился в дверях растерянно и стоял так тихо, что Врач, заполнявший бумаги, вскоре почувствовал себя в одиночестве и оторвался от писанины своей – посмотреть, с чего бы так тихо.

Увидав, что это просто больной остановился в дверях, не зная, где ему деть пальто, привычно кивнул на крючок у раковины и сказал:

– Проходите, садитесь…

Человек без паспорта так и сделал. Он повесил пальто, где указано, сел туда, где сказали.

– Фамилия, имя, отчество… – спросил меж тем доктор, открывая на имя пришедшего новую карту.

– Алексей Семенович Трупиков, – отвечал пришедший, и доктор поискал его данные среди документов доставленных. Однако в бумагах этих фамилии сидевшего не было.

– Вас нет, – поискав, констатировал доктор. – Может быть, документы ваши задержали в регистратуре?

– Понимаете, доктор… – отвечал на это больной, отвечал как-то нерешительно, виновато, – дело в том, понимаете ли… я пришел сюда сам… Доктор… Понимаете, доктор, мне очень худо…

– Больных принимаю только по скорой. Вы же сами видите, что тут творится…

– Я бы вызвал скорую, но… Дело в том, что у меня нет страхового свидетельства, нету паспорта…

– Нет паспорта? Потеряли?

– Нет… Не потерял я его… Его… его… понимаете, отобрали…

Эти слова все же вызвали в докторе вялый полуночный интерес. Оторвавшись от бумаг, он посмотрел на сидевшего против себя внимательней.

Тот был бледен какой-то желтушной бледностью, вероятно, у него в самом деле были сильные боли, возможно цистит, или гнойный аппендицит, или камни в желчном пузыре, или даже гангрена? Уж очень неприятный запах наполнил с приходом больного узенький кабинет… Доктор поморщился.

– Отобрали? Кто, разрешите спросить?

– Отобрали в обмен на свидетельство…

– Какое свидетельство? Что за…

Но доктор не успел доспросить. Человек без паспорта положил поверх карты свидетельство.

– Понимаете, доктор… Дело в том, что я… умер.

При этих словах Николай Семенович покосился на кнопку тревожного вызова. Мало ли бродит по приемному отделению шизофреников. Это был, разумеется, какой-то из них, какой-нибудь параноик. Хуже того, от него в самом деле отвратительно пахло. Хуже того, он в самом деле напоминал живой труп.

Во всяком случае, кнопка тревожного вызова не работала. А лежавшее перед доктором свидетельство было не чем иным, как свидетельством, подтверждавшим слова больного. Ибо это было свидетельство о кончине того, имя которого только что назвал пациент.

«Алексей Семенович Трупиков» было отпечатано на свидетельстве. Разумеется, сидевший напротив никак не мог быть тем, кем он назвался, и свидетельство (как известно, на этих свидетельствах нет фотографий) ничем не подтверждало ни личности его, ни того, что утверждал этот труп, и следовало все же как-то вызвать охрану, ибо место этому больному было явно не в приемном отделении травматологии, но в сумасшедшем доме.

– Доктор… я не сумасшедший… поверьте! – угадав размышления доктора по взгляду его, с тревогой и мольбой в голосе продолжал человек без паспорта. – Я и пришел сюда, к вам, лишь потому, затем… что мне… понимаете, доктор, мне больше некуда обратиться, некуда деться… Понимаете, доктор? С этим свидетельством меня нигде не берут… Не возьмут. Вот и так же, как вы, не поверят… Квартира моя опечатана… даже дворником не возьмут, поверьте, я пробовал… мне негде жить…

– Понимаю, но что вы от меня-то хотите? Не могу же я выдать вам новый паспорт…

– Подтверждения… доктор! Подтверждения…

– Подтверждения чего?

– Что я мертв. Медицинского заключения… Понимаете?

– Что за чушь?! Какая галиматья! Вы сами-то не чувствуете, что вы живы?

– В том-то все и дело, что нет… я правда, кажется, умер…

При этих словах в глазах несчастного сумасшедшего проступили слезы.

– Всего лишь справка, медицинская справка, доктор, что мертв, и обещаю, клянусь, что исчезну и вы больше никогда меня не увидите…

– Ну, хорошо, дайте руку, ладонью вверх…

И Трупиков, продолжая всхлипывать, протянул Николаю Семеновичу свою руку.

– Черт подери, не может этого быть…

– В том-то все и дело, доктор… что может…

– И давно вы…

– Умер?

– Ну… да…

– В прошлом году, с месяц как… тут написано, на свидетельстве, доктор…

По свидетельству выходило, что Трупиков умер 4 декабря, а сегодня действительно было 4 января уже нового года.

В этом месте нашей истории доктор с огромным облегчением догадался наконец, что он спит, и посмотрел на пришедшего более дружелюбно. Ведь во сне, не то что в жизни, может происходить что угодно…

– Ну хорошо, – вздохнул доктор, – я вам помогу. Кабинет напротив, там сдадите анализы, слева рентген, справа…

И с этими пояснениями доктор выдал Трупикову обходную карту, с какой он под утро и в самом деле исчез, как и обещал, вместе со своим свидетельством, с результатами анализов и прочих назначенных доктором и проведенных обследований, ЭКГ, МРТ… Он исчез, как и не приходил, как и не бывал. Видимо, пошел с этими результатами по инстанциям…

Беда лишь в том, что по рассеянности ли, или в спешке, или по отсутствию надобности (зачем трупу пальто?) он забыл его на крючке, и, когда доктор проснулся, оно там висело.

Тринадцатый

Так о власти человека над человеком. Все пришли, все уйдем, одним миром мазаны, одной участью тленны, чем же этот унылый сыч без своего, будь неладен он, «хаммера» отличается от меня? Это в «хаммерах», что ли, вычисляется разница между человеком и человеком? Видно, думает он, что на этом «хаммере», всех невинных передавив, во врата… Да и черт с ним! Пусть думает, дурак, все что хочет, но кто?! Кто дал вздорной этой, злой женщине власти столько лет меня домой не пускать? Да и бог с ним, с правом ее, женщине бог велел на месте сидеть и лаять, не эта мысль терзает, душит меня. Горше другое. Ведь я сам за это право ее ежемесячно триста лишних рублей к домофону плачу́…

Ф.М. Булкин

«Одиннадцать,