«Я опять была в засаде и видела, как пьяный Риткин муженек возвращается домой. У них разразился жуткий скандал, даже с улицы я слышала, как они там орут друг на друга. В окне было видно, как они машут руками, я просто была счастлива — может, хоть он наваляет этой похотливой стерве. Я дождалась темноты, посещение Лены Павловой навело меня на отличную идею, я надела платок и очки, точно как носит Лена, и вошла в квартиру. Муж валялся в пьяном отрубе. Я быстро справилась, все оказалось даже легче, чем я предполагала, — Рита чуть похрипела и испустила дух. Я тихонько вышла из квартиры, аккуратно закрыв дверь. Только на миг я остановилась около парадной, меня посетил глюк — мне вдруг показалось, что за деревом я вижу свое отражение. Я помотала головой, и глюк исчез. Все прошло просто идеально, я выбросила ключи, и теперь никто и никогда не свяжет это убийство со мной…»

— Круто. — Вика осторожно положила листочки на стол. — А вот это уже, похоже, в монастыре…

— Дай сюда! — Григорий выхватил из-под руки Вики страницу и начал читать вслух:

«Вчера я родила девочку. Да, черт побери, девочку! Я так старалась быть хорошей — бросила наркотики, даже не трахалась все эти долгие месяцы, молилась с этим занудным болваном, пахала наравне с деревенским быдлом. Я так старалась, так торопилась, я вызвала эти преждевременные опасные роды, а что было делать? Гришка сказал мне, что эта сука вот-вот родит и у нее-то точно будет мальчик. Нет, никого у нее не будет. Я слишком долго была хорошей девочкой — поверила в сказки, в то, что добрый Боженька даст мне мальчика и кучу бабок в придачу, хрен там — так что буду собой! Пока не рожу пацана — всем лежать-бояться! Кое-кому — в могилах! Добрые все такие вокруг — ненавижу! Всех ненавижу! Рита и Федя скучают, ждут гостей. Сначала — Женечке визит нанесу — подрежу кончик гаду. Если выживет — будет благодарен за обрезание своей подстилке Лене. Ее я не трону — ее тронет Павлов. Я ему такое душевное письмо напишу, он ее по стенкам размажет. А зассыт — я еще что-нибудь придумаю.

Ну и конечно, два добрых зануды — два „мистера добродетель", продержавших меня в этой монастырской дыре… Сначала прибью попа — раскрою ему башку чем-нибудь тяжелым, спрячу. Гришенька приедет — я и его угощу. Потом инсирнирую аварию — поп на скользкой дороге столкнулся с хирургом — какой кошмар! Оба сдохли — сгорели в машинах! Какой ужас! И все — я свободна! Никто мне не помешает, никто про меня ничего не знает. Надо только подождать пару недель, а то погода пока неподходящая. Девчонку пока регистрировать не буду — подкину потом кому-нибудь. Пусть живет — я ж не зверь, просто мне нужен мальчик».

За столом повисло напряженное молчание. Отец Пантелеймон первым осмелился его прервать:

— Хватит чужие письма читать. Грех это. Загубили мы девочку, все виноваты. Я — первый. Надо было больше с ней говорить, чаще в монастырь мотаться, но ты, Ольга, — какова. Как распознала? Почему не сказала? Как на смертный грех — убийство — пошла?

— Не успела я тебе ничего рассказать. Не было минуточки, да и не поверил бы ты мне, глупой бабе.

Мне тебя надо было спасать. Так что и про грех я не думала — ты уж прости убогую. Напугала, Лена, ты меня последними словами своей исповеди. Решила я, что надо к Жене бежать — предупредить его, чтоб беды не было. Я очки, платок «а-ля Лена» надела для конспирации и побежала. Только опоздала я — поднимаюсь на этаж, а за тобой уже дверь закрывается. Я — к дверям слушать, а там такое — ну вы знаете… Ты выходишь — спряталась, — смотрю, а это не ты — очки, плащ, даже живот, — но не Лена, точно! Я следом! Выбегает она, оглядывается, очки на секунду сняла, мне хватило, чтоб Катю разглядеть. Ох и злорадная же гримаса перекосила ее милое личико.

— О боже! Я спас монстра! — Григорий побелел и схватился за сердце.

— Да она спецом там на мосту дежурила — ждала тебя. — Ольга обернулась к Григорию. — Не спасал ты ее — почитаешь еще.

— Нет, мы эту гадость в дом не возьмем — пусть у вас лежит. — Катя-Лена отодвинула от себя листочки на середину стола.

— Ну а дальше-то что было? — спросила нетерпеливо Вика.

— Рванула я домой. Летела просто — мужа спасала, — Ольга посмотрела в глаза попу, — нельзя тебе к ней ехать было. Машину сначала просто отогнать хотела в соседний двор, потом поняла, что лечу к монастырю, — откуда смелость взялась? Обогнала я Катю, хотела и обогнала, первая в домик влетела. Там девчонка в люльке голосит голодная и дневник на столе. Я открыла его, пробежала взглядом — как в сортир окунулась, — вырвала страницы. Думала — покажу мужу, — и к машине обратно, выезжать, а дорога-то скользкая, еще и метель метет. Выезжаю с грехом пополам, а там Катя из попутки вылезла, к дому идет. Уже без живота. Очки, платок по дороге срывает. Увидела меня в машине, отражение свое, «псевдо-Лену» — оторопела Катя. А потом встала посреди дороги, руки расставила — я по тормозам, машину занесло, закрутило, вроде я даже объехала ее, только — бац! — с другого разворота бампером саданула — вынесло меня на обочину, — вылезла, посмотрела — лежит Катя мертвая, голова в крови. Испугалась я — и бежать. Через километр машину поймала — и домой, а потом как завертелось все — смерть Лены, суд над Павловым… Я все собиралась рассказать тебе, Паня, да не до меня тебе было. Ну а про Катю я знала, что она в беспамятстве в реанимации лежит. Я все Бога молила, чтобы выжила она, а память не вернулась. Как пропала она из больницы — испугалась я, да ты, отец, сказал, чтоб не беспокоилась, с Катей все в порядке: она с Гришей и ребеночком в Москве, ничего не помнит, бедненькая, ну ладно, думаю, услышал Бог меня, а оно ведь вот как все развернулось.

Первым пришел в себя философ Павлов:

— Ну и натворили мы все делов, нах, наплели узлов, хрен распутаешь.

— Это я во всем виноват, моя вина, — отец Пантелеймон свесил голову, — гордыня обуяла — в семье своей под носом ничего не видел, а взялся чужие судьбы устраивать. Обман на обман, грех на грех — даже во благо нельзя было этого делать. Оля, не вини себя ни в чем, ты из нас — лучшая. А вы, Лена, Гриша да Саня, — простите меня.

— За что простить, батюшка? — удивился Григорий. — За то, что я восемь лет счастлив был, в себя поверил, за любимую жену и дочку? Да я руки вам готов целовать. А с Катей — это запредельно все — мрак какой-то.

— Я благодаря тебе, Паня, вторую жизнь получила — за что мне тебя прощать? — Катя положила руку на сцепленные руки священника. — Это ты меня прости, что за меня, дурную бабу, распутную, тебе пришлось грех на душу брать да краснеть.

— Что ж, присоединяюсь к благодарностям — я дочь чудесную получила, — Вика улыбнулась, — и думаю, что мы с Гришей и Леной все уладим миром.

— Что ж, выходит я один, пострадавший от вашей лжи, — восемь лет себя клял за убийство, которого не было, нах. Только вот, если бы ты, Паня, Григория тогда в больнице не уговорил, Ленки бы все равно не было, так что за дело я сидел — не виню тебя. Да и без Божьей помощи ничего б у тебя, отец Пантелеймон, не вышло, нах, так что не убивайся зазря — твой начальник должен быть тобой доволен. Не знаю только, как вы теперь с детями разбираться будете, а у меня все просто — я мужчина свободный, бездетный, бабки есть, нах, вертеп я свой хрен закрою — не дождетесь, монастырь, кстати, на мои бабки восстановили. Женюсь-ка я на Белке, нах.