— У кордита есть какое-нибудь другое название? Он повернулся ко мне, не выпуская из рук кусок кирпича и какую-то доску.

— Обычно его называют «черным порошком».

«Черный порошок».

— А почему вас это интересует?

— Понимаете, у нас здесь когда-то был «черный порошок». Давно, мы тогда были еще маленькими. Лет двадцать назад, может, даже больше. Но я думаю… некоторые могут вспомнить… как я сейчас.

Эйл, который подошел за мной и прислушался к разговору, спросил:

— Что вспомнить?

— Возле ручья когда-то росли три или четыре старые ивы, прямо посреди лужайки, — я показал где. — А этим деревьям никак не больше двадцати лет. Они растут очень быстро… их посадили, когда выкорчевали старые. Это были очень старые, могучие высокие деревья.

Эйл сделал нетерпеливый жест, поторапливая меня, как будто описание давно исчезнувших деревьев, какими бы древними они ни были, особого значения не имело. Я продолжил:

— Они уже начали засыхать, и при сильном ветре старые ветви могли сломаться и на кого-нибудь упасть. Старый Фред, который много лет проработал у нас садовником до Артура, сказал, что это небезопасно и деревья нужно убрать. Он пригласил лесорубов, и они спилили старые ивы. Это было ужасно — смотреть, как они падают… — Я не собирался рассказывать инспектору Эйлу, что почти вся семья была в слезах, когда срубили деревья. Они были нашими друзьями, любимым местом игр, мы вскарабкивались на них, представляя себя в диких джунглях… И вот солнечный свет стал слишком ярким, а на земле лежали мертвые стволы, которые разрезали на куски и сожгли. Ручей стал совершенно другим, его больше не скрывала загадочная густая тень деревьев, и он превратился в самый обыкновенный ручеек.

— Продолжайте. Что там дальше с этими деревьями? — сказал Эйл с плохо скрываемым раздражением.

— Пни. Рабочие спилили деревья слишком низко от земли и остались пни, которые никак нельзя было выкорчевать. С фермы приезжал трактор, но без толку… — Мы прекрасно провели тогда время, целый день катаясь на лошадях. — Убрать пни никак не получалось, а старый Фред не хотел оставлять их, и решил взорвать… «черным порошком».

У Эйла вырвался вздох удивления.

«Черный порошок» — это звучало, как что-то связанное с пиратами. На нас, детей, это произвело грандиозное впечатление. Фред достал свой черный порошок, продолбил здоровую дырку в середине первого пня и заполнил ее порошком. Взрыв был ужасным. Хорошо, что старый садовник предусмотрительно отослал нас подальше, потому что этим взрывом самого Фреда отбросило на сотню футов от пня. Пень выворотило из земли, на его месте образовалась громадная яма, как будто там схватились слон и осьминог. Но на шум из дому прибежал встревоженный и злой Малкольм, посмотреть, что случилось, и запретил Фреду взрывать остальные пни.

Как только я пересказал Эйлу и Смиту основные детали, недостающие части головоломки сами собой всплыли в моей памяти. Я замолчал, внезапно осознав значение того, что я вспомнил.

— Фред спрятал коробку с «черным порошком» обратно в сарай для инструментов и наказал нам никогда ее не трогать. Мы были не очень благоразумными детьми, но не сумасшедшими, поэтому послушно оставили коробку в покое. Там она и стояла, пока ее не завалили разным ненужным хламом. Больше никто не доставал ее, и со временем о ней вообще позабыли… Но, может быть, взрывчатка испортилась за столько лет?

— Динамит сохранил бы свои свойства в простом сарае не больше года, — пояснил Смит. — Он легко разлагается и после одного жаркого лета пришел бы в негодность. Но кордит — «черный порошок» — очень стойкий, и за двадцать лет с ним ничего бы не сделалось.

— Так чего же мы ждем? — сказал Эйл и пошел к сараю, который стоял за гаражом возле палисадника.

Вчера я не заглядывал в этот сарай, но, если бы это и пришло мне в голову, я даже не подумал бы о «черном порошке». Это были слишком давние воспоминания.

— Где была коробка? — спросил Эйл.

Я растерянно смотрел на нагромождение инструментов и разного хлама. Я не бывал здесь уже очень давно, за это время сарай перешел от Фреда к Артуру. Во время сильных дождей Фред сидел здесь на перевернутом ящике из-под апельсинов, а Артур притащил старое кресло. У Фреда был поднос с коробочкой кускового сахара и треснувшей кружкой, он иногда пил здесь чай. У Артура был электрический чайник. Фред заботливо берег старые инструменты, а у Артура все было новенькое, кое-где на ручках даже сохранились этикетки.

Между креслом и стойкой с инструментами, посредине довольно большого сарая, были свалены моторы, пилы, скобы от изгороди и — в дальнем темном углу — ненужные поломанные инструменты, выбросить которые у Артура никак не доходили руки. Такая же куча мусора, как и в подвале.

Все это наверняка никто не разгребал уже не один год, но Эйл подозвал двух молодых полицейских и приказал вынести все из сарая и аккуратно разложить на земле. Смит вернулся к дому, а мы с инспектором наблюдали за работой полицейских. Вскоре к нам подошел Артур Белбрук, который увидел, что полиция забралась в его сарай.

— В чем дело? — подозрительно спросил он.

— Когда вы в последний раз наводили порядок в этом сарае? — спросил его инспектор.

Артур возмутился. Ему показалось, что вмешиваются в его личные дела. Я сказал:

— Вы только ответьте. Нам нужно это знать.

— Я собирался прибрать тут, — начал оправдываться садовник. — Этот мусор остался еще от Фреда.

Старший инспектор кивнул, и мы все вместе повернулись к полицейским, которые выносили из сарая поломанное, ненужное барахло. Наконец один из них вытащил грязный деревянный ящик, который я не сразу узнал, потому что он показался мне меньшим, чем я себе представлял. Он поставил ящик на землю. Я нерешительно сказал:

— Никто из них не способен на такое…

Инспектор спрятал блокнот.

— Может быть, вы и правы.

К нам снова подошел Смит.

— Вы подали мне хорошую идею. С этими взорванными пнями. Можете вы набросать план дома, особенно верхнего этажа?

Я сказал, что, должно быть, смогу. Мы прошли в гараж, чтобы укрыться от ветра, я положил лист бумаги на капот машины Мойры и сделал лучшее, на что оказался способен как художник. По ходу дела я давал пояснения:

— Все пространство между главными стенами занимала большая гостиная. Почти тридцать футов в ширину. Над ней — моя комната, примерно восемь футов в ширину, двенадцать в длину, с окном в сад на короткой стене. Затем идет спальня Малкольма, около пятнадцати футов шириной и гораздо длиннее моей. Коридор поворачивал вокруг нее… потом — его душевая, тоже со стороны сада, между душевой и спальней — небольшая комната, там переодевались… Личные апартаменты Малкольма примерно двадцать два фута длиной со стороны сада и около девятнадцати в ширину.

Смит изучил рисунок.