Оливия стояла перед камином на коленях. Она дрожала, пытаясь извлечь искру из трутницы.

— Лайл? — прошептала она, подняв глаза и щурясь от света свечи.

Он оглядел ее: вода, стекающая с волос, мокрая одежда, вокруг нее уже образовалась лужа.

— Что ты делала? — спросил он. — Оливия, что ты натворила?

— Ох, Л-Лайл!.. — выдохнула она, трясясь от холода.

Лайл поставил свечу, наклонился и подхватил ее на руки.

Она промокла насквозь, ее колотила дрожь. Лайлу хотелось взреветь от ярости и заорать на нее, и, наверное, так и следовало поступить. Тогда кто-нибудь мог бы услышать, по крайней мере ее служанка или его слуга, и поспешить на помощь.

Но Лайл не стал кричать на нее. Он не сказал ни слова. Он отнес Оливию в свою комнату.

Он положил ее на ковер перед камином.

Оливия дрожала всем телом, зубы стучали, а руки были ледяными.

С колотящимся сердцем он сорвал с нее мокрую одежду. Тяжелый шерстяной плащ промок до самой подкладки. Неуклюжие от страха руки теребили пуговицу. Он никак не мог протолкнуть ее через петлю, поэтому оторвал ее, стянул с Оливии плащ и отшвырнул его в сторону.

Под плащом оказалась мужская одежда. Тоже мокрая. Лайл стянул куртку с ее плеч и снял ее, вынув руки из рукавов. Он отбросил куртку и выругался. На сей раз Оливия надела жилет, не так, как в Йорке. Он тоже промок, и на нем был целый ряд пуговиц, с которыми предстояло сразиться.

Лайл кинулся к скамье, схватил перочинный нож и срезал пуговицы. Он стащил жилет и перешел к шерстяным брюкам. Они оказались не такими промокшими, как вся остальная одежда, и Лайлу удалось с ними справиться. Он снял брюки и опять выругался.

На Оливии оказались фланелевые панталоны, и они были влажными. Столько слоев верхней одежды, и она промокла до нитки. Его сердце колотилось от страха и ярости. Сколько же она пробыла под проливным дождем? Что на нее нашло? Зачем она это сделала? Она заболеет. Лихорадка. Черт знает где, на расстоянии многих миль от нормального врача.

Лайл даже не пытался развязать завязки. Он их перерезал и начал стаскивать одежду.

— П-п-постой, — стучала зубами Оливия. — П-подожди.

— Ждать нельзя.

— Я с-сама.

— Ты вся дрожишь.

— М-мне так холод-дно…

Он стащил с нее панталоны, раздев, таким образом, донага, и завернул в свое одеяло, смутно сознавая, что надо прикрыть ее, но не задумываясь о причине.

Она только всхлипывала и бормотала чепуху: обрывки предложений, маловразумительные фразы. Что-то про письма, которых всегда было мало, и почему она сохранила этот мусор, но ведь Бейли ее понимает, правда?

Неужели она уже бредила?

Бред — признак лихорадки. Лихорадка предвещала воспаление легких.

«Не думай об этом».

Лайл обернул ее еще одним одеялом и помешал уголь в камине. Оливия все еще дрожала всем телом.

— Я н-не могу п-перестать, — произнесла она. — Н-не знаю п-почему.

Лайл стал растирать ее одеялом, пытаясь разогнать кровь, но грубая шерсть раздражала кожу, и Оливия поморщилась.

Он лихорадочно осмотрел комнату и схватил полотенца, приготовленные Николсом на завтра. Откинув одеяло, он стал растирать Оливии сначала одну руку, потом — вторую. Они были холодными как лед и дрожали.

Лайл переключил внимание на ее ноги и тоже стал растирать их полотенцем. Они тоже были ледяными. Он продолжал отчаянно работать полотенцем, не позволяя себе задумываться, стараясь только восстановить движение крови в конечностях.

Он не знал, как долго это продолжалось. Паника затмила его рассудок.

Руки у него устали, но он не останавливался.

Его так поглотил этот процесс, что он не сразу заметил, что Оливия перестала дрожать, стучать зубами и произносить бессмысленные слова.

Он замер и посмотрел на нее.

— О! — произнесла Оливия. — Я думала, что никогда уже не согреюсь. О, Лайл! Зачем ты меня так разозлил? Ты же знаешь, что бывает, когда я выхожу из себя.

— Знаю.

— Как я могла подумать, что справлюсь одна? Но я ведь хотела только проследить. Было так темно. Ни одного огонька в окнах. Я должна была заставить тебя пойти со мной. Мы друг друга дополняем.

Сказанное ею было понятно лишь наполовину, но и этого было достаточно. Его сердце немного успокоилось. Кожа под его ладонями наконец-то начала теплеть. Дрожь в теле почти исчезла.

В мозгу у Лайла стало проясняться.

И тогда он увидел все совершенно четко.

Оливия перед камином, завернутая в два одеяла. Ее одежда, разбросанная вокруг. Повсюду валяющиеся пуговицы.

— О, Лайл! — проговорила она. — Твои руки такие теплые. Твои чудесные, умелые руки.

Лайл посмотрел на свои руки, которые обхватили ее правое предплечье. Ему надо отпустить ее.

«Нет, не надо отпускать».

Вместо этого он медленно провел руками вниз по ее руке, потом — вверх, вниз и вверх. Опять. И опять.

Он тщательно следил, чтобы Оливия оставалась в одеялах, отворачивая их для того, чтобы снова массировать ей руки и ноги. Он медленно помассировал ей правую руку, потом левую.

— Это ощущение, — изумленным голосом сказала Оливия. — Я не могу его описать. Волшебное. Как ты это делаешь?

Он поднял одеяла, раскрывая ей ноги. Когда его ладонь скользнула по подъему ноги, она застонала.

Лайл подтянул подушки под голову и плечи Оливии и уложил ее на них. Она закрыла глаза и вздохнула, но тут же снова распахнула их, чтобы наблюдать за ним.

Лайл вернулся к растиранию ступней. Вначале одна, за ней другая. Потом он стал растирать ее ногу до колена, поднимая одеяло выше. Его ладони повторяли контуры ее икр. Кожа Оливии была похожа на бархат. Теплый бархат. Дыхание ее замедлилось и стало глубже. Она перестала дрожать.

Оливия теперь спокойно лежала на подушках и смотрела на него. Синие глаза освещал огонь камина, поэтому казалось, будто в них танцуют звезды. Свет озарял ее лицо: изящные скулы, изгиб губ, упрямую линию подбородка. Одеяла соскользнули с плеч, открывая белую шею, грациозный наклон плеч.

Лайл выронил полотенце и позволил себе коснуться ее щеки тыльной стороной ладони. Кожа у Оливии была такой же гладкой, как самый тонкий шелк, какой носят самые богатые египтянки, — такой тонкий, что его легко можно продеть сквозь кольцо. Однако это не шелк, а ее кожа, теплая и живая. Несколько мгновений назад Лайл думал, что потеряет ее, и мир для него остановился.

Он ладонью ощутил мягкость, тепло и жизнь.

Оливия повернула голову и губами коснулась его руки.