Живчик исчез, и юноша с Аней вновь остались одни.

— Я отправила ему навстречу тварей. Надеюсь, им удастся отогнать его подальше от «очага». — Усталость и безразличие в красивом голосе, боль и привычная тоска в глубоких глазах.

— Спасибо, Хозяйка… Только зачем столько жестокости?

— Ты нужен мне, нужно твое понимание. Я хотела сделать мир лучше, всегда: и до — всеобщего до и моего личного до, — и теперь не передумала. Если небо наделило меня таким даром, он не может быть напрасным… Не хочу больше быть пустотой, существовать без цели и смысла. И мне кажется, теперь я знаю, зачем получила второй шанс.

Хозяйка замолчала. Она не ждала очевидного вопроса, не выдерживала театральную паузу, просто целиком ушла в себя, что-то обдумывая, подбирая правильные слова. Ее телесный образ вновь заколебался и «поплыл».

— Я должна благодарить тебя, ведь все ответы почерпнуты из твоей головы… Из памяти. Когда в замурованном подземелье ты откликнулся мне, я чуть не сошла с ума от счастья. Правда. После смерти Кати, после Волгоградской я совсем отчаялась, блуждала по нашему крошечному миру, как тень, и медленно теряла разум от одиночества.

В подземелье была очень слабая концентрация составляющей меня субстанции, а значит, была слаба и я. Все, на что меня хватило, — глупые страшилки. Извини, что напугала, но только для возбуждения страха нужно приложить совсем чуть-чуть сил. Ты даже не представляешь, насколько труслив человек, насколько подавлен инстинктом самосохранения. Он всегда открыт для испуга, его мозг находится в постоянном ожидании ужаса, в готовности к худшему. «Человек — это единственное существо, мотивированное к жизни ощущением неотступно следующей за ним смерти». Между прочим, дедом твоим сказано, мне бы на такое ума не хватило…

Хозяйка жестом остановила Ивана, порывавшегося спросить, откуда она знает деда:

— Не перебивай. Я должна была тебя чем-то зацепить, чтобы привести к себе, и этим «чем-то» стал страх. Он вел тебя, а я защищала: отводила глаза мутантам, укрывала от самых злобных тварей. Когда не удалось прорваться через Пояс Щорса, и вы попались безумному Дядюшке Айку, я «зазеркалила» твое сознание от его щупалец. Весь поход чуть не закончился катастрофой в туннелях Великого Полоза…

— Кого-кого? — Ваня все же не удержался и перебил.

— Так нелюбимый тобой Бажов называл Уробороса. Если тебе угодно, Уроборос очень чуток к моему присутствию. Понятия не имею, что им движет, но он выслеживает меня… И на этот раз он тоже рвался на рандеву с Хозяйкой Медной Горы, которая засела в голове одного знакомого тебе юноши со славным русским именем Иван. Вы спаслись в последний момент, и спаслись чудом.

Я была с тобой все это время: пока ты прощался с погибшей любовью, пока тосковал по утраченному дому, пока медленно сходил с ума от невыразимого горя. И мне удалось смягчить твои страдания, или хотя бы отвлечь от них. Но ты, Иван Мальгин, и сам проявил себя настоящим человеком. Я горжусь твоей силой, горжусь, что ты не сломался, не сдался, не предал себя. Ты — достойный наследник деда.

Младший Мальгин никак не отреагировал на похвалы, зато мучавший его вопрос про деда, наконец задал.

— В моем полном распоряжении — вся твоя память, — с мягкой полуулыбкой произнесла Хозяйка.

И было совершенно непонятно, оправдывается она или втолковывает глупому, капризному ребенку вполне очевидные вещи.

— Наверное, не стоит этого говорить, но глазами новорожденного Ванечки я даже видела его… и твою маму.

Ивана буквально затрясло, заколотило, лоб покрылся испариной, а губы прошептали: «Покажи ее».

Девушка посерьезнела, застыла в раздумье, а затем решительно покачала головой:

— Извини, но нет. Да и зачем? В твоем сознании уже есть образ, такой нежный и ангельский… Она тяжело умирала. Пусть это останется там, где и должно быть, — в прошлом.

Ваня ничего не возразил. Просто не мог, лишь смотрел и молил одним лишь взглядом. И Хозяйка неожиданно для себя смутилась и не выдержала:

— Один маленький «кадр» в подарок, и больше не проси. Момент, когда ей показывают тебя.

Одни лишь глаза — заплаканные, измученные, испещренные красными прожилками лопнувших сосудиков, полные муки и… мимолетного, очень и очень скоротечного счастья.

«Мама…»

Хозяйка терпеливо ждала, боясь пошевелиться, нарушить чужую магию, испортить волшебство.

— Спасибо, Аня. — Мальчишка был тих и немногословен, но слова сейчас и не требовались.

Маркус широко размахнулся и уже было, кинул зеркало в стену, но огромным усилием воли остановил занесенную для броска руку.

«Ты еще истерику устрой», — отругал он себя и крепче сжал зеркало, предусмотрительно держа его тыльной к себе стороной. Стоит развернуть проклятую стекляшку, и от праведного гнева ее не спасет уже ничто.

Конечно, старое, треснувшее в нескольких местах зеркальце ни в чем не виновато. Настоящий виновник страшных метаморфоз, случившихся с отражением Маркуса, в эти минуты спокойно разгуливает по поверхности и наверняка тихо или не очень радуется своему меткому выстрелу.

«Однако рано ты, безвестная тварь, радуешься. Маркуса так просто не возьмешь! Можно неловкой пулей разрыхлить ему половину лица, вырвать часть щеки, раздробить зубы, но ни одному сосунку не переиграть Тевтона в честном бою».

Рука само собой развернула зеркало. Если правильно повернуть голову, то отразится эффектная, породистая физиономия: блондина — дамского угодника, любимца всех девушек и женщин, настоящего красавца. Но стоит чуть не угадать с ракурсом, и станет видна чудовищная половина… Как мрачно пошутил Краснов, «Боюсь, до свадьбы такое не заживет». Впрочем, стоит ли себя обманывать? Такое не заживет никогда. Алексей Александрович, конечно, намекал, мол, у них там «пластику» могут сделать: и техника есть, и спецы остались, нужно лишь побыстрее закончить операцию в Ебурге, и тогда он заберет Маркуса с собой…

Верить в сказки Маркус не привык, но на этот раз реальность обошлась с ним чересчур сурово, чтобы можно было на корню отсечь саму возможность фантастического исцеления. Пусть маленькая, крохотная надежда живет где-нибудь в дальних закоулках души, авось и правда по-человечески залатают да подшлифуют… Только бы не видеть уродливого монстра в каждом отражении.

А пока — железная маска на пол-лица, довольно ладно и умело изготовленная кем-то из местных умельцев. Из зеркала за Маркусом неотрывно следили горящие, налитые кровью глаза, выглядывающие из-под ниспадающей пряди ухоженных светлых волос. Вся остальная часть лица была плотно укрыта стальными наборными пластинами, по форме напоминающими нижнюю часть рыцарского забрала. Надо признаться, выглядит не так уж плохо, даже, э-э-э, брутально. Милые дамы будут сражены преображенным Тевтоном. Они любят таинственность и мрачную обреченность, и они получат ее. Но сначала — работа. Слишком много времени оставлено в больничной палате, слишком много ненужных эмоций пережито в этих стенах.