— В вашем присутствии трудно бороться с искушением, — ответил он, тут же добавив: — Это комплимент.

— Я не возражаю против комплиментов. Я лишь не хочу, чтобы кто-то вторгался в мою квартиру или тело.

— Я думал, что современная молодежь поощряет телесные контакты между незнакомцами.

— Тогда почему мы не вычеркиваем изнасилование из перечня преступлений? — Мой вопрос относился и к Канхэму, и к Томасси. — Для тех, кто моложе тридцати и старше двадцати.

— Разумеется, изнасилование — серьезное преступление, — ответил Канхэм, буквально усыхая с каждым словом. — А также, полагаю, ваш адвокат уже говорил вам об этом, наиболее сложное в смысле доказуемости, потому что с уликами в случае изнасилования обычно не густо.

Тут и Томасси обрел голос.

— Мы уже знаем, как решить эту проблему в будущем, Гэри. Мисс Уидмер и я запатентовали миниатюрную кинокамеру, уменьшенную копию тех, что висят в банках, чтобы зафиксировать начало ограбления. Размерами меньше «миноксы», носится на груди на цепочке. Она включается легким прикосновением руки при возникновении угрозы изнасилования. Работает камера бесшумно, снимая и насильника, и его действия. Когда все кончено, жертва бежит в больницу, делает необходимые анализы, после чего спешит в фотолабораторию и проявляет пленку. Судебное разбирательство занимает минимум времени. Адвокату защиты можно даже не приходить в суд. Прокурор зачитывает обвинительное заключение, судья выносит приговор, преступник отправляется за решетку.

Канхэм рассмеялся.

— Великое изобретение, Джордж. А что мы будем делать до его использования?

— Воспользуемся обычной процедурой, как и договорились. Если Большое жюри останется безучастным, тогда, полагаю, мисс Уидмер действительно придется носить на себе кинокамеру, чтобы встретить насильника, — а попытавшись дважды, он не откажется от третьей попытки, — во всеоружии.

— Чувствую, ты хочешь заманить его в ловушку.

— Надо же как-то выходить из положения. Пойдемте, мисс Уидмер. У мистера Канхэма очень много дел.

— Рад познакомиться с вами, мисс Уидмер. Надеюсь встретиться с вами и в дальнейшем.

И вновь этот поганец пожал мне руку, положив пальцы на запястье. Показал, что он выше такой вульгарности, как щекотание ладони.

На улице я повернулась к Томасси.

— Твой приятель предпочитает простые дела.

— Совершенно верно.

— Наверное, за изнасилование он добровольно взялся бы лишь в одном случае: если жертва — сорокалетняя ревностная католичка, ежедневно посещающая церковь, которая днем раньше была у своего гинеколога, готового подтвердить под присягой целостность ее девственной плевы. Я вне себя от ярости. И не пытайся успокоить меня. Мне хотелось выхватить пистолет, наставить его на твоего приятеля и заставить его расстегнуть ширинку и вывалить свое хозяйство.

— Под угрозой применения оружия.

— Именно так. Иначе он никогда не почувствует, что испытывают те, кого насилуют.

— Это не совсем верно. Послушай, ты хочешь выиграть судебный процесс или пытаешься что-то доказать?

— И то, и другое, черт побери! — воскликнула я.

— Я повидал довольно многих адвокатов, профессиональных борцов за гражданские права. Иной раз, увлеченные этой борьбой, они забывали, что клиентам-то нужен выигрыш процесса. Я не политик и не проповедник. Ты хотела, чтобы Канхэм вынес наше дело на Большое жюри, и, думаю, он это сделает. Чего ты хочешь еще?

— Тебя.

Я хотела уволить его. Однако, увидев, поняла, что бешусь от ярости, потому что полюбила его.

И тут же добавила:

— У нас на стоянке две машины. Почему бы не оставить мою здесь. А на твоей отвези меня к себе. Пожалуйста.

— Ты собираешься проявить милосердие к тому, кто разочаровал тебя?

— Разочаровал ты только себя. Джордж, я благодарна тебе за то, что ты уговорил Канхэма, но моя просьба никак с этим не связана.

— Я всего лишь поделился с Канхэмом кое-какими сведениями, которые обошлись мне в двести долларов. Эту сумму я, естественно, внесу в счет.

— Пожалуйста, не лишай меня всех юношеских иллюзий. И потом… я не так наивна, как ты думаешь. Я просто хочу, чтобы… наши отношения не принесли тебе вреда.

— Пока со мной все в порядке.

— Тогда, пожалуйста.

— Пожалуйста — что?

— Поедем к тебе. Попробуем еще раз.

— Нет.

— Мне без разницы, встанет у тебя или нет. Причина психологическая. Мы должны сломать этот блок у тебя в голове. Пожалуйста.

— Я предложу тебе кое-что получше. Могу я заехать за тобой в субботу утром? Я хочу, чтобы мы отправились в путешествие.

— Если смена обстановки поможет, я согласна. Куда?

— В Ла Гардия.

— Я терпеть не могу летать на самолетах.

— На машине добираться туда слишком долго.

— Куда?

— Доверься мне.

— А ты сможешь довериться мне, Джордж?

Ответил он не сразу.

— Конечно.

— По почте ты получишь от меня письмо. Порви его, не читая. Сможешь ты это сделать?

Каждый день, кроме дня Рождества Христова, в пять утра я уже на ногах, работаю с лошадьми. Каждый день у меня болят руки. Нелегко удерживать на аркане лошадь, которая не хочет делать то, что от нее требуется. Но каждый день борьба заканчивается моей победой. В пять вечера я оставляю лошадей. У меня болит шея. Болят ноги. Молодым я не уставал никогда, ни утром, ни вечером. Теперь иной раз усталость наваливается уже с утра. Но, так или иначе, пять часов вечера — хорошее время. Я пью чай, смотрю на огонь в камине, вспоминаю лучшие дни моей жизни, дремлю в кресле.

В тот день меня разбудил шум подъезжающего автомобиля. Дробовик висит на стене. Дверь надежно заперта. Я иду к окну, отодвигаю занавеску, вижу Джорджа.

Открываю дверь, кричу: «Кто умер?»

— Привет, папа, — отвечает он. — Некому уже умирать, остались только ты да я.

— Ты гнал машину пять часов, предварительно не позвонив? Ты сумасшедший?

— Ты не подходишь к телефону.

— А чего подходить? С кем, по-твоему, мне хочется разговаривать?

— Люди могут подумать, что ты умер.

— Поэтому ты и приехал? Чтобы забрать себе мои вещи?

Джордж качает головой. Я впускаю его в дом.

— Выпей чаю. Пять часов — дорога длинная.

— Машину я взял напрокат в аэропорту, — говорит он. — И не ехал от Нью-Йорка до Осуэго.