мог знать, что подписываю, — иметь в десять раз более катастрофические последствия, чем утрата этих паршивых восьмидесяти миллионов.

Х о р в а т. Но это было бы самоубийством. После этого заявления вы сразу бы оказались на скамье подсудимых рядом с Финком, причем в качестве главного обвиняемого.

П е т р. Я оказался бы рядом с Финком не в первый раз в жизни. Зато я сразу бы вышел, да, по-своему, разумеется, из того неестественного, ложного положения, в котором нахожусь многие годы. После этого я мог бы жить по-человечески. Понимаете, по-человечески! Ну, что вы рот разинули? Так ничего и не поняли? Было бы в самом деле удивительно, если бы вы поняли! (В наступившем неприятном молчании поворачивается и медленно, устало идет в дом, в свой кабинет.)

Х о р в а т (после короткой паузы). Вы что-нибудь понимаете? Я ничего. Прихожу с новостью, которая стоит восемьдесят миллионов, меня встречает здесь сначала юный Марич, который разбивает стакан; товарищ Марич, которая уверяет, что ребенком играла в Вараждине именно под этим портретом, изображающим ее прадеда, — не под каким-нибудь другим, а именно под эти. А затем начинается: машинистка под шинелью, разбит второй стакан, каскад мужицких грубостей, в конце концов безумное заявление — и к тебе поворачиваются спиной. Прощайте! А вы извольте быть юрисконсультом! Юрисконсультом «Фортуны», когда дела в «Фортуне» ведут такие люди.

А д а м (которого занимает вся эта ситуация). К счастью, фортуна не разрешает водить себя ни за узду, ни за нос…

Х о р в а т. Это вы хорошо сказали. (Пьет.) Где бы тогда оказалась наша «Фортуна»?

А д а м. Я имел в виду не вашу «Фортуну», а все те большие или маленькие фортуны, которые время от времени увлекают нас, не обращая внимания на научные и правовые категории, и обходятся притом даже без самых изворотливых юрисконсультов.

Х о р в а т. Спасибо за урок. Вы думаете, мне непонятно, что теперь нужно как можно скорее смываться из «Фортуны»! Кто заступится за меня, если сам директор сегодня стер меня в порошок?! А вы, верно, не знаете, что бывает, когда Петр Марич ополчается на кого-нибудь! Рабочий совет? Правление? Профсоюз? Да ведь все считают меня человеком, близким к директору. И вот, когда мне показалось, что наконец так и будет… Наше вам… Проклятие! Мне тоже захотелось разбить стакан!

А д а м (улыбается). Разбейте, если уверены, что это поможет вам найти свою фортуну.

Х о р в а т. Вы циник! (Размахнулся, собираясь бросить стакан, но в последний момент его рука застывает в воздухе, он осторожно ставит стакан на стол.) Вы оказали бы мне большую услугу, если бы попытались замолвить за меня словечко перед товарищем генеральным. Мое почтение! Спокойной ночи!

В дверях, ведущих на террасу, показывается  П е т р.

Спокойной ночи, товарищ генеральный директор, спокойной ночи! (Уходит.)

П е т р (будто не замечает ухода Хорвата). Малышка спит! Вот это сон! А я хотел узнать о ее отношениях с Бартолом. Я уверен, что этот попугай все выдумал! Но у кого хватит духу разбудить ее? Пятьдесят страниц диктовки в прокуренном кабинете! Без перерыва! Я открыл окно, чтобы она во сне подышала свежим воздухом. Ты тоже диктуешь свои произведения?

А д а м. Нет, сам пишу.

П е т р. Я устрою, чтобы ты как-нибудь подиктовал малышке. Она прямо читает мысли, то, что еще не высказано, то, что прикрыто грязными, заношенными лохмотьями слов. Я ей диктую: «Банда была на правом берегу реки, наша бригада под прикрытием молодого букового леса неслышно подходила слева. Бригаду вел Бартол, рядом шел Мартин, гимназист из Крапины. И вдруг из вражеского дота — залп! А Мартин с гранатой в руках: «Бей бандитов!» Я диктую ей, а под ее пальцами все получается по-другому, по-иному и подробнее. Скупые, сухие фразы наполняются жизнью, вспоминаются забытые мелочи: цвет и шум реки, запах влажной земли. Я вновь чувствую страх, который заставляет меня быть храбрым, ясно вижу на лице Мартина отблески солнца, его лихорадочный взгляд, устремленный к погибшей возлюбленной, за которой он должен уйти следом! И не только это: пока я диктую, мысли у меня бегут, бегут, я забываю, что было вчера, сегодня… Я очищаюсь от всего второстепенного, наносного, вся моя жизнь целиком встает передо мной. Понимаешь? Думаешь, я с ума сошел? Скажи!

А д а м. Нет, напротив. Ты остановился, может быть, слишком резко и сошел с колеи.

П е т р. Знаешь, эти три дня, по существу, мой первый отпуск.

А д а м. Именно так я и думал: впервые ты нашел время поговорить с самим собой.

П е т р. И знаешь, до чего я дошел, каковы результаты этого разговора?

А д а м. Догадываюсь!

П е т р (взволнованно). Это ужасно, Адам! Ужасно! Я ведь вовсе не шутил с этим занудой юристом! Но суд — не единственное место, где я мог бы осуществить свое намерение! Я твердо решил: завтра изменяю свою судьбу. Хватит! Товарищи, хватит! Петр Марич требует отпуска! Он устал! Время подмяло его! Трудился как знал и умел, брался за любую работу, куда бы его ни посылали, уверенный, что он может приложить там свои силы для дела революции, дела социализма! А теперь — хватит.

А д а м. А твои — Бранка и сын?

П е т р. Странно, у меня такое чувство, что они впервые в жизни согласны с моим решением! И впервые мне это приятно; более того, я хочу, чтобы они были рядом со мной. До сих пор у меня не было в этом потребности. Я не нуждался в них, как не нуждался ни в ком другом.

А д а м. Удивительная эта девушка, ты должен познакомить меня с ней сегодня же.

П е т р. Да, удивительная! Еще четыре дня назад, то есть до того, как я с ней познакомился, я радовался завтрашнему понедельнику по совершенно другим причинам. Было решено, что завтра я бросаю «Фортуну», которая мне поперек горла стала, и уезжаю за границу. Ответственный пост, новые проблемы. Не знаю точно, культурный или экономический сектор — это не важно. Новые задачи. Много дел, суеты. Все это меня когда-то привлекало. По горло окунуться в дела, которых я не понимаю, преодолеть все трудности энергией и упорством, чтобы оправдать свою репутацию. Понимаешь? А сейчас мне мое честолюбие кажется глупым, недостойным настоящей жизни.

А д а м. Пойми, это означает полную перемену в твоей жизни, я имею в виду стиль жизни генерального директора. В социализме рантье невозможны. Изменение нынешнего образа жизни Бранки: прощай, обстановка в стиле Бидермайер, гарнитур Людовика Пятнадцатого и портреты предков!

П е т р (серьезно). Слушай, Адам, мы знакомы с тех пор, когда бегали в коротких штанишках, так скажи мне искренне: неужели ты когда-нибудь думал, что Петра Марича можно так дешево купить, купить его убеждения, его решения? Что его вообще можно