IV

Англичанин Ричард Ченслер во главе наскоро сымпровизированного посольства, с небольшим обозом, в котором он вез подарки государю неведомой страны, добрался до Москвы и остановился у стрелецкой заставы в ожидании, пока прибудет гонец из Кремля с разрешением следовать дальше. Перед ним открылось удивительное и радующее взор зрелище. Он смотрел на Москву с возвышенности, которыми так богаты окрестности столицы. Золото и синева — вот два цвета, господствовавшие в прохладном и прозрачном пространстве. Легкий ветер бесшумно волновал не успевшую облететь, еще живую, изумрудную листву, и на фоне нежаркого, ненасыщенного кобальта она расплавленно текла нескончаемой лентой — широкой и привольной — вдаль. В погожие дни, когда знаменитые лондонские туманы рассеивались, осенняя пышная листва тоже украшала по обе стороны голубовато-стальную Темзу, создавая причудливый и драгоценный узор. Но такого огромного зеленого шатра Ченслер нигде не видел.

Ждать англичанам пришлось недолго. К ним, спешившимся, мчались всадники во весь опор, и Ченслеру почудилось, что сейчас сомнут и его, и людей, и обоз с дарами и образцами товаров.

Но этого не произошло. Всадники в ярких кафтанах и на низкорослых широкогрудых лошадках, с обросшими шерстью копытами, окружили их и, улюлюкая, исполнили темпераментно какой-то угрожающий воинственный танец. Лошадки подымались на дыбы, почти нависая копытами над англичанами, и ржали, разбрасывая хлопья желтоватой пены. Когда Малюту посылали к заставе, он почему-то подумал, что едет встречать ненавистных ливонцев, и предвкушал момент, когда сможет грубо указать пришельцам, какими улицами положено пробираться к Кремлю. Смирив своего бунтующего и косящего налитым кровью глазом аргамака, Малюта спрыгнул на землю прямо перед Ченслером и, переваливаясь с ноги на ногу, двинулся к англичанину, отпихнув нескольких моряков с «Edward Bonaventura». Ченслеру пришлось стерпеть. Он вспомнил рекомендацию Себастиана Кабота:

— Не забывайте, милый мой, когда вы в руках у туземцев, в которых подозреваете варваров, вдобавок не зная ни языка, ни обычаев страны, терпение и Бог — единственное, что может спасти. Ведь ваш корабль взят на абордаж и вы на чужой палубе!

— Но, унижая и оскорбляя меня, унижают и оскорбляют моего короля, — удивился совету Ричард Ченслер.

— Да, это так! — усмехнулся старый путешественник. — Но не упускайте из виду, что мера обычно дается за меру, а что сверх меры, то от дьявола и приведет вас к гибели. Лучший дипломат — это моряк, сумевший найти общий язык с дикарями.

— Но уверены ли вы, что мы столкнемся с дикарями? — спросил Ченслер.

— Вы встретите того, кого назначил вам Бог, — ответил хитрый Кабот и удалился в кабинет, напоминавший капитанскую каюту.

Малюта сразу определил, что перед ним не ливонцы.

— Кто такие? — спросил он свирепо и хрипло.

Ченслер ответил и снял с плеча кожаную сумку с грамотой Эдуарда VI — британского короля. Толмач Евстафий Щербатый, подбежав к Малюте, шепнул на ухо:

— Люди неизвестные — ни поляки, ни немчины. Языка их не ведаю. А похоже, англичане. Вон Бориска Леднев плетется. Он по-англицки хорошо лопочет.

Малюта обернулся и увидел кавалькаду, посланную в досыл по цареву приказу. Рядом с князем Андреем Курбским ехал пользующийся Иоанновым доверием дьяк Иван Михайлович Висковатов. Малюта знал, что дьяк умел мирить людей и гасить вспышки насилия. Там, где Висковатов, Малюте и Васюку Грязному со стрельцами делать нечего. Князь Курбский повелительным жестом подозвал Малюту:

— Кто такие и куда путь держат?

— К тебе, князь, — бросил Малюта, сел на коня и подогрел его плеткой.

V

Где Курбский, там слугам царевым тоже места нет. Курбский за Сильвестра всегда заступался. Вроде друг Иоаннов, а постоянно поперек ему. Под Казанью пленных ногаев не позволил перебить. Возле городских лавок стражу поставил. Между тем сам государь разрешил брать товар сколько душе угодно. С главным умником Максимом Греком, которого по справедливости в заточении держат, князь тайно общается. Когда Иоанн по выздоровлении собрался на богомолье, отвращал его по наущению Сильвестра и Алешки Адашева: мол, зачем тебе и самому тащиться, и царицу с пеленочником везти. А те с голоса главного умника пели. Не ровен час и беда грянет. Князь Курбский тоже пугал царя, чего только не выдумывал. Словом, целый заговор соорудили. Максим Грек худо пророчествовал и, прощаясь с Иоанном, который по пути его навестил, воскликнул:

— Если послушаешься меня, то будешь здоров и многолетен с женою и ребенком!

Иоанн от намерений трудно отступал, надоели опекуны, чуть ли не в опочивальню, когда он с царицей любился, залезающие. Тяготился непрошеными советами и угрозами, которые частенько сбывались, ибо дурные люди с дьяволом не чужие. Не желали они встречи Иоанна с монахом Иосифо-Волоколамского монастыря Вассианом Топорковым, который пользовался расположением еще великого князя Василия III Иоанновича. Что произошло в келье Вассиана, никто не знал, что сказал монах царю, никто не слышал, но из уст в уста передавали, что именно Топорков укрепил молодого человека в желании стать настоящим самодержцем и тот у него руку горячо и самозабвенно поцеловал — и монахи видели, и ближние бояре. На Руси ведь ничего не скроешь.

Между тем пророчество Максима Грека и предостережения князя Курбского с компанией сбылись. Не пережил царевич Димитрий путешествия. Упал в воду и захлебнулся. Недоброе, по мнению Малюты, вилось рядом с князем Курбским. Как он смеет царю перечить?! От него кормимся, его милостью живы. Лучше одному внимать, чем сотне на толковище. Так считал Малюта. Новгородское вече тому пример.

VI

Отъехав на порядочное расстояние, Малюта оглянулся. Князь Курбский, толмач Бориска Леднев, дьяк Висковатов и его помощник по Посольскому приказу Осип Непея, которому суждено было позже с Ричардом Ченслером отправиться в Лондон, спешившись, обменивались с англичанами учтивыми поклонами. «Это они умеют, — мрачно подумал Малюта. — Этих подавай им поболее. Хлебом не корми, квасом не пои — дай похлестать языком с чужеземцами!» Какой-нибудь захудалый немчин или, чего гаже, ливонский рыцарь милее нашего русского человека. И тянут сюда, и тянут заморских гостей, и привечают, будто родных каких. У Курбского что ни день, то гость в шляпе с пером и книгой под мышкой. И лопочут беспрестанно, улыбаются и кланяются. А в сердце измена! Ей-богу — измена! Чуял Малюта всем существом своим. Ну как любить ливонцев?! Хуже захватчиков нет! И распутники! Под корень ливонцев! И на дыбу! Чтобы все секреты выведать у паскудного ордена и отнять государю принадлежащее. А Курбский с Висковатовым сейчас англичанам богатое подворье отведут и ничего от них утаивать не станут. Наоборот, двери раскроют куда попало и торговать позволят, да еще государя убеждать примутся: мол, польза от чертей чужеземных Москве изрядная.

И остальное случилось, как Малюта предугадывал. И подворье отвели богатейшее, и слуг нагнали, и каждый день продукты привозили — одних вин фряжских Бог знает сколько сортов. Ни в чем англичане отказа не имели. Однако государь не спешил их принимать. Присматривался с помощью чужих глаз и прислушивался с помощью чужих ушей. Англичане держались пристойно. Никуда без спроса не отлучались, ничего не старались выведать, беседовали степенно с теми посланцами, которых сам Иоанн направлял. Собственных соглядатаев не пытались использовать.