предусмотрительность хозяина. Обстановка здесь была беднее, чем в других номерах гостиницы, зато дверь изнутри обита железом, засовы накладные двойные.

На столе мед, сахар колотый и сушки, вот и все угощенье к чаю. Корней сам наливал из самовара — никакой прислуги в номере не было. Савелий Кириллович расстегнул рубаху, на шею повесил полотенце, лицо раскраснелось, чай пил громко, с присвистом, блаженствовал старичок. Корней занял место напротив, чай у него в стакане с подстаканником, по-городскому, в общем, пьет аккуратно, лицо бледное, глаза по привычке опущены, спокоен человек, никаких известий не ждет.

Савелий пятую чашку приканчивает, потом изошел, пить больше невмоготу, а хозяин молчит, никакого интереса не выказывает. Допил наконец старик, чашку перевернул, утерся полотенцем, пригладил ладошкой седые волосы.

— Ну что, Корнеюшка, взглянул я на ребятишек твоих, занятные, — начал Савелий, будто и не было часового упрямого молчания, и не враги они многолетние, и нет у них большего удовольствия, как сидеть вот так и чаек попивать.

Корней и бровью не повел, глаз не поднял, серебряной ложечкой чаинку из стакана выловил.

— Не по чину горд ты, Корней! — Старик сорвался, возраст, что ни говори, восьмой десяток к концу валится.

— Савелий Кириллович, уважаемый, вы меня ни с кем не путаете? — спросил Корней ласково.

Старик перекрестился истово, пробормотал нечленораздельное. Корней расхохотался:

— Кто ж по-матерному молится? Брось, старик, ерничать, из ума выжил? Говори толком, кликну Лешку, он тебя в красном углу для просушки повесит! — Понимал Корней, говорит лишнее, не мог остановиться, накатило. — Ну? — ударил по столу.

Савелий Кириллович, наоборот, успокоился, глазки блеснули молодо.

— Не гневайся, Корнеюшка, — сказал весело. — Ребятишки к тебе заскочили правильные. Который беленький, что Сынком кличут, наших кровей, слыхивал, он из циркачей. Отец с матушкой и дед его в цирке хлеб зарабатывали, он сам в детстве народ потешал, потом одумался, делом занялся. По церквам работает, говорят, лучше Сынка нет сейчас, ловок, шельма, удачлив. Другой, что Ханом назвался, незнаком мне. Хан — кличка редкая, помню одного, схоронили его давненько. Сказывал мне один человек, как год назад встретился он нечаянно с товарищем из уголовочки, нарисовал его мне, очень он на этого чернявенького смахивает. Опять же, человек тот, что со мной разговор имел, помянул, мол, милиционер силы просто необыкновенной, хотя по виду не скажешь. Вот и весь мой сказ, Корнеюшка.

Савелий Кириллович всеми морщинками сиял, будто очень приятное рассказывал. Не знал старик, что Корней без него осведомлен — один из гостей прибыл к нему из милиции.

Савелий Кириллович держал на Корнея зло большое. Старик жил спокойно, так как не воровал, левый товар не принимал, не укрывал беглых, сам-то постоянного места для ночлега не имел. Сегодня здесь, завтра там, как перекати-поле. У уголовников старик был в чести, оказывая им мелкие, а порой и значительные услуги. У кого напарник сел, другого найти требуется, у того золотишко появилось, нашел на улице, не знает, где за находку цену настоящую дадут, Савелий Кириллович все знает, всегда подскажет. Жил он так, сытно, с рюмочкой, отложить на черный день удавалось. Ребятишки садились, резали друг друга, освобождались, бежали, скрывались и снова садились. Савелию Кирилловичу все их беды без надобности, на десятерых хоть у одного удача, он, старый, рядом. Ему тепло, сытно. Все так складно, да Корней на старую голову объявился. Авторитет приобрел, власть забрал, поначалу старик успехам Корнея только радовался. Чем больше королей, тем легче жить шуту, не при одном дворе, так при другом. А потом приметил Савелий Кириллович, Корней-то не ворует, только правит и всю долю у ребятишек норовит отобрать. При таком раскладе Савелий Кириллович не при деле оказывается. Корней умом сильней, авторитетом выше. Тут старик понял: Корней-то, сердешный, с сыщиками любовь крутит. У каждого человека две руки, Корней и определил: левой — налево, а правой, как понимаете, направо. Савелий Кириллович как смекнул эту хитрость, быстренько, но не торопясь, там узнал, здесь узнал, сложил вместе, уже собрался ребятишкам слово сказать, как Корнея по ювелирному делу подмели начисто. Он в суде такую речь держал, что пересказывали ее, привирая до тех пор, пока не получилось, что для всех деловых в законе Корней и рядом никого.

Одна мысль Савелию Кирилловичу покоя не давала, хотелось замазать Корнея в глазах уголовников, тень на человека положить. А тут Леха-маленький объявился, зовет, дело, мол, есть. Пришел, — оказывается, что в доме, куда из дюжины проверенных одного перепроверенного пускают, товарищ из милиции живет. Савелий Кириллович первым делом новость Паненке шепнул, у девок язык длинный, Лехе-маленькому также сообщил. Не шибко умен парень, но, что такое мент в доме, последний дурак сообразит. Теперь главное — слух этот на волю пустить, ни один деловой не залетит в гнездо, в котором уголовка ночевала.

— Спасибо, Савелий Кириллович. — Корней достал коробку папирос, одну размял, постучал мундштуком по крышечке. — Век не забуду, должок за мной не пропадет, сами знаете.

— Какие счеты, Корней, свои люди. — Старик улыбнулся ласково. — Ты меня уважил, накормил, чайком попотчевал, и ладушки.

Корней словам старика кивал, затем, будто и не слышал ничего, продолжал:

— Должок отдам непременно. Радоваться вам, Савелий Кириллович, пока не следует, рано вам радоваться. — Он закурил, выпустил кольцо, с интересом его разглядывал.

Старик было открыл рот, хотел возмутиться, мол, только супостат такому делу обрадоваться может, не сказал ничего и рот потихоньку закрыл. «А я ведь из ума выжил окончательно, — вдруг понял он. — Корней же меня отсюда при таких обстоятельствах не выпустит».

Корней кивнул, словно старик мысли свои вслух выразил.

— Вы понимаете, Савелий Кириллович, какая оказия получилась. — Он откинулся в кресле, заложил ногу за ногу, говорил медленно, душевно, как с лучшим другом советовался. — Налоги властям за это заведение я плачу солидные. Жильцов же, сами понимаете, пускать не могу, хотя, заметьте, по нынешним временам гостиница — дело прибыльное. Я бы, конечно, мог шепнуть, люди, уверен, меня поняли бы правильно, не для себя стараюсь, для людей, Савелий Кириллович, как считаете?

Старик хлопал глазами, соображая, ждут ответа либо так, для вида, спрошено. Корней молчал, смотрел участливо.

— Оно конечно. — Старик кашлянул. — Мальчики бы скинулись по грошику, подмогли.

— Дарья, зайди, дует у двери, простудишься, — чуть повысив голос, сказал Корней.

«Эх, стар я, стар, — думал Савелий Кириллович, глядя на вошедшую Дашу, которая улыбнулась безвинно и села за стол. — Девка со всеми потрохами его, а я, дурень, на нее рассчитывал, замириться с ним надо, слово найти нужное».

Корней приложил ладонь к самовару, убедился, что не остыл