– Вот книги, – говорит Витас, – в пачках, на полу. Не стесняйтесь, выбирайте. Они тут специально на подарки. А я на минутку. Хочу посмотреть, как получилось.

Он торопливо вынимает карту памяти из камеры, сует ее в компьютер. И пропадает. В смысле, надолго умолкает, совершенно забыв о госте, которого сам же и привел.

– Надо же. Я, пока снимал думал, это история о пространстве, – наконец говорит Витас. – А она оказалась про время. Все эти слои стекла, как дни, недели и годы, отдаляющие нас от… От нас. Мне не вас следовало так снимать, а самого себя. На моем лице больше оставленных временем следов, фактура на фактуру, должно получиться интересно. Особенно если снимать на протяжении хотя бы десяти… а лучше – двадцати лет. Каждый год добавляя к стопке еще одно стекло. Например. Год за годом, слой за слоем… Слушайте. По-моему, это тема. Надо делать.

– Только стекла в нашем дворе вряд ли так долго простоят, – печально говорит Тони. – Боюсь, их на этой же неделе вывезут.

«Ну, по крайней мере, он не сомневается, что я сам простою так долго», – весело думает Витас. А вслух говорит:

– Стекла – не проблема. В вашем дворе – это, считайте, был черновик. Чтобы попробовать: увидеть возможности и знать, от чего плясать дальше. А стекла я как-нибудь раздобуду. И складывать их, сами видите, есть где.

Проводив Тони, Витас стоит во дворе, смотрит ему вслед, думает, кому позвонить насчет старых стекол. Адам наверняка что-нибудь путное подскажет, с него и начнем.

Черный пудель возник перед Тари в ответ на ее молитву.

Молитв у Тари было две, на все случаи жизни.

Первую: «Господи, пусть все будет хорошо!» – она всегда бормотала перед сном и сразу после пробуждения. Переход из сна в бодрствование и обратно казался ей не то чтобы по-настоящему опасным, но все-таки непростым моментом. Никогда заранее не знаешь, куда тебя на этот раз забросит, и как там будут обстоять твои дела, поэтому помолиться не помешает. Решать же, что такое «хорошо», а что – нет, Господь должен был самостоятельно. Тари ему доверяла, хотя не очень-то в него верила. А может быть, не «хотя», а именно поэтому. Ясно же, что вымышленные существа гораздо умнее реальных. Иначе какой в них смысл.

Вторую молитву: «Господи, скажи, что мне делать?» – Тари старалась использовать только когда окончательно заходила в тупик, то есть, далеко не каждый день. Думала: глупо получится, если в самом конце выяснится, что Бог все-таки есть, и при этом видеть меня уже не может, так я Его, бедного, заколебала.

Трудно быть рассудительным агностиком с буйным воображением. Но себя не выбирают.

Так вот, черный пудель появился сразу после молитвы номер два, насчет которой у Тари существовала твердая договоренность с собственным скептическим умом: то, что привлечет внимание сразу после ее вознесения, и следует считать правильным ответом. Фраза, сказанная кем-нибудь вслух, песенка из окна проезжающего мимо автомобиля, раскат далекого грома, граффити на стене, вывернувший из-за угла свадебный кортеж, аромат котлет из кухни соседнего ресторана, детский плач, упавшая с полки книга, перебежавший дорогу кот, телефонный звонок, попавшая в глаз соринка, обрывок старого плаката на рекламной тумбе – словом, все что угодно.

В обмен на согласие считать такого рода информацию ответом на вопрос ум получил право интерпретировать ее целиком на свое усмотрение. Как ни удивительно, эта договоренность обычно давала неплохие результаты. Найти мало-мальски вразумительный ответ удавалось далеко не всегда, зато развлечение было гарантировано. Уже хлеб.

Вот и сейчас, еще не дошептав про себя слово «делать», Тари почувствовала деликатное прикосновение к колену, опустила глаза, увидела большую черную кудлатую собаку, опознала в ней нестриженного королевского пуделя – не то чтобы она разбиралась в породах, просто у соседки по коммунальной квартире когда-то был точно такой же пес – и рассмеялась.

– Господи, – сказала она вслух, благо город был совершенно пуст по случаю холодного ноябрьского понедельника, – неужели Ты хочешь сказать, что я должна выгодно продать свою бессмертную душу? Впрочем, вскоре Тари стало не до смеха. Потому что пудель явно не собирался превращаться в элегантного антропоморфного беса. Что, в общем, еще полбеды. Гораздо хуже, что его гипотетические владельцы так и не объявились, хотя времени догнать и призвать к порядку собаку у них было предостаточно.

При этом пес вел себя так, словно встретил наконец хозяйку своей мечты и теперь твердо намеревался грызть ее домашние шлепанцы долго и счастливо, пока к ним не придет Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний. И не унесет, рыдая от жалости, то немногое, что останется от многострадальной обуви.

Приглядевшись, Тари увидела, что ошейник у пуделя имеется, хороший, добротный, из толстой кожи. А вот поводка к нему не прилагалось. Не то оборвал, не то просто отстегнули. В самом центре города, где полно автомобилей и бесчисленных соблазнительных подворотен, куда так просто забежать, если хочешь потеряться, отличная идея, хозяева – молодцы.

– Так ты, получается, сбежал? – укоризненно спросила она. – Взял и сбежал, специально для того чтобы у меня стало одной проблемой больше? Ты ж моя умница.

Черный пудель восхищенно вывалил розовый язык и завилял хвостом. Говорить человеческим голосом он явно не собирался, и это было досадно. Хоть адрес сказал бы. А то совершенно непонятно, что с ним, таким красивым, делать.

«Этого следовало ожидать, – сердито подумала Тари. – День с самого начала не задался».

Ну как – не задался. Просто нынче утром Тари проснулась в слезах, никогда раньше такого не было. И никак не могла вспомнить, что именно ей приснилось, хотя обычно запоминала сны не хуже событий, случившихся наяву; всякий раз заново удивлялась, выясняя, что другие их часто не помнят – как можно взять и забыть несколько совсем недавних эпизодов своей жизни? Немыслимая рассеянность.

Поэтому неспособность вспомнить сон, который довел до слез, выбила Тари из колеи.

Впрочем, зачем себя обманывать. Колея приказала долго жить гораздо раньше. И черт бы с ней, невелика драгоценность. Но жизнь вне этой постылой и, теоретически, разрушительной колеи почему-то не превратилась в увлекательное приключение.

Смутное недовольство грызло Тари уже не первый день, но уловить и сформулировать его удалось только сегодня. Подобные неприятные озарения почему-то всегда приходят внезапно и как-то очень уж некстати. Например, когда просыпаешься в слезах и совершенно не помнишь, что случилось во сне. А потом обнаруживаешь, что в доме закончилось молоко, и кофе без него с непривычки кажется таким горьким, что поневоле добавляешь сахар. И попробовав, снова начинаешь плакать, горше, чем в постели, потому что кофе с сахаром пила когда-то очень давно, в студенческой юности, вместо завтрака и обеда. А на ужин в ту пору обычно были чай с бубликом, книга, иногда любовь и всегда надежда, что вот прямо завтра, самое позжее, через неделю начнется настоящая жизнь, наполненная удивительным смыслом и делами, которые пока и вообразить-то невозможно, только предчувствовать.