В то время когда Черчилль заканчивал книгу о жизни отца, литератор Александр Маккаллум Скотт опубликовал биографию самого Черчилля. В ней он с одобрением отметил: «Черчилль убежден, что капитал должен быть слугой, а не господином государства и процветание нации должно быть обеспечено экономическим развитием и социальными реформами дома, а не территориальной экспансией и военными действиями за рубежом». Скотт также обращал внимание на то, что Черчилль не согласен с утверждением Чемберлена, что будущее – за империями с огромными территориями. «Если Британская империя и сохранит целостность, – цитировал он Черчилля, – то не благодаря своим размерам и своей армии, а благодаря согласию свободных народов, разделяющих благородные и прогрессивные принципы, и уважению права и справедливости».

Скотт, который потом пятнадцать лет проработает у Черчилля в Военном министерстве секретарем, писал также: «После Чемберлена Черчилль, вероятно, самый ненавидимый человек в английской политике. Он всегда будет лидером – либо отряда, обреченного на гибель, либо великой партии. Он уже лидер в палате общин, чего никто не может оспорить. Он совершает единственно возможные поступки, о которых никто раньше не думал. Ему в голову приходят оригинальные мысли, которые, будучи озвученными, кажутся простыми и очевидными. Он произносит фразы, которые выражают то, что все давно хотели сказать, и после этого они зачастую оказываются у каждого на языке. Я уверен, он сплотит вокруг своей личности все разрозненные силы. Он смелый и честолюбивый, и борьба будет чрезвычайно драматичной. Победит ли он? Тот ли он человек, кому суждено вернуть Ланкаширу политическую гегемонию над провинциями? Он играет по-крупному, но нервы у него крепкие и взор ясен. Во всяком случае, он будет сражаться, и это будет битва, ради которой стоит жить и которую стоит увидеть».

Тарифы были не единственным, что возбуждало общественное сознание. В ноябре Черчилль с сэром Эдвардом Греем выступали в Северо-Западном Манчестере. Выступления обоих неоднократно прерывались суфражистками – Кристабель Панкхерст и Энни Кенни. Полиция вывела женщин из зала. За нарушение общественного порядка им выписали штраф в 15 шиллингов. Платить они отказались, после чего на неделю отправились в тюрьму. Узнав об этом, Черчилль предложил оплатить штраф. Женщины предпочли мученичество.

Одному либералу, которому показалась чрезмерной такая реакция полиции, Черчилль написал: «Организация беспорядков на крупных публичных собраниях и неуважение к председательствующему не могут быть оправданы в демократическом обществе. Право проведения многолюдных мирных дискуссий – одно из наиболее ценных достояний британского народа. С мужчиной, который нарушает порядок, справиться просто. Но каждый протестует, если даже возникнет намек на физическое воздействие по отношению к женщинам. Однако, если этому полу дарована защита, он также должен проявлять сдержанность. К тому же я не верю, что подобные способы могут существенно повлиять на то дело, которое отстаивают эти дамы. И кстати, Грей всю жизнь активно поддерживает предоставление женщинам избирательных прав».

В последний день октября Черчилль обедал с Эдуардом VII. «У короля было намерение, – сообщил Черчилль матери, – убедить меня в ошибочности моих действий». Лорду Розбери он написал: «Король говорил очень строго и даже резко о моих нападках на Бальфура. Я смиренно слушал. Под конец он стал сама любезность, и мы проговорили целый час». Через две недели Черчилль заболел. Пошли слухи, что у него нервное истощение. В конце месяца он отменил все выступления и на неделю уехал в Камборн, в поместье тетушки Корнелии в Дорсете. Там он надеялся восстановиться с помощью массажистки, которая, как он писал матери, «обладает почти волшебными способностями. Мне очень комфортно и спокойно».

30 ноября Черчилль отметил очередной день рождения. «Тридцать один год – это очень много», – написал он матери из Дорсета. На этой же неделе пришло письмо с пожеланиями выздоровления с неожиданной стороны – от военного министра, которого он подвергал жесткой критике. «С большим сожалением узнал о вашей болезни, – написал тот. – Берегите себя. Должен сказать, я не согласен с вашей политикой, но вы единственный человек с вашей стороны палаты, который, на мой взгляд, понимает проблемы армии. Поэтому желаю вам выздоровления. Хочу добавить, что я лично придерживаюсь таких же взглядов и мечтаю о такой же жизни».

1 декабря из Дорсета Черчилль сообщил матери: «Массажистка обнаружила, что языку мешает какая-то связка, какой ни у кого нет. Это причина, почему я говорю в нос». После этого он уехал в Лондон и обратился к врачу сэру Феликсу Симону с просьбой ликвидировать эту связку. Симон отказался, и Черчилль написал матери, что язык у него по-прежнему «связан».

В этот же день, 4 декабря, Бальфур подал в отставку с поста премьер-министра, посчитав, что тем самым оставит либералов в замешательстве, а консерваторы вернутся более сильными. Король послал за Кэмпбеллом-Баннерманом, который немедленно приступил к формированию нового правительства. Перспектива прихода к власти объединила два крыла Либеральной партии. Все, за исключением лорда Розбери, согласились работать с новым премьер-министром. Черчиллю был предложен младший министерский пост – финансового секретаря Министерства финансов, под началом нового канцлера Казначейства Асквита. Но он предпочел департамент, где можно было проявить свои административные способности и меньше зависеть от руководителя, члена палаты общин.

Черчилль претендовал на пост заместителя министра по делам колоний. Он полагал, что министр по делам колоний, лорд Элгин, будет заседать в палате лордов, предоставив Черчиллю заниматься делами министерства в палате общин. Его просьбу удовлетворили. «Я договорился насчет Министерства по делам колоний, так что все в порядке», – телеграфировал ему Кэмпбелл-Баннерман. Через десять дней после тридцать первого дня рождения Черчилль стал младшим министром. «Как все изменилось с тех пор, когда мы ставили палатку на железнодорожной станции в Эсткурте!» – написал ему журналист Джон Аткинс, коллега по Англо-бурской войне.

В первый вечер после назначения в правительство Черчилль был на приеме в Лондоне, где его познакомили с Эдвардом Маршем, чиновником того же министерства, который был старше его на два года. «Здравствуйте, – произнес Марш. – Я должен произносить это с глубоким уважением». «Почему?» – спросил Черчилль. «Потому что теперь вы мой начальник в Министерстве колоний», – ответил Марш.

Черчилль был заинтригован. На следующее утро в первый рабочий день в министерстве он пригласил Марша в свой кабинет и предложил тому стать его личным секретарем. Марш согласился. Вечером они ужинали вдвоем в квартире Черчилля на Маунт-стрит. «Он был чрезвычайно любезен, – написал Марш тетушке Черчилля Леони, – но совершенно четко дал понять, чего от меня ждет, и я почти уверен, что мне это не по силам». Марш останется личным секретарем Черчилля на всех его министерских должностях в течение четверти века. «В начале знакомства с Уинстоном, – объясняла Маршу Памела Плоуден, – ты увидишь его недостатки, а всю остальную жизнь будешь открывать достоинства».

Новое правительство либералов объявило всеобщие выборы с целью обеспечить себе большинство голосов в палате общин. Черчилль опубликовал свое предвыборное обращение, в котором назвал себя врагом любого рода тарифной системы. Он высказался и за сокращение расходов на вооружение, и за налогообложение земельных участков. Что касается Ирландии, он заявил, что, хотя и выступает против отделения Ирландии от Соединенного Королевства, будет рад, «если ирландский народ найдет в себе силы управлять собственными финансами, собственным образованием и общественными работами согласно собственным представлениям».