Дальше — движение в глубь времени. Два дня в Равенне, куда Блоки заехали по совету Брюсова. И не просчитались. Все войдет в стихи. Могила Данте и мавзолей Теодориха — короля остготов, завоевавшего Равенну в конце V века. Мраморные саркофаги, подернутые нежной плесенью. Адриатическое море, отступившее от окрестностей города, где некогда была римская гавань.

Время здесь остановилось, и Блок передаст это ощущение в стихе:

Каким медлительным может быть четырехстопный ямб! И дело не только в количестве ударений, но и в том, как ритмика переплетена со значениями слов. «Похоронила ты в веках» — глагол так вытянут вдоль стиха, что его смысл делается физически ощутимым. Это музыкальный ключ, эмоциональная доминанта. Равенна не мертва, в ней сохранилось только то, что вечно. Поэт заряжается здесь особого рода энергией. Потому ритм убыстряется, и в конце стихотворения ямб звучит полноударно, стремительно:

(«Равенна»)

Этот «профиль орлиный» Тынянов в 1921 году назовет «общим, банальным местом», которое играет, однако, известную роль в «эмоциональной композиции». А Мандельштам в «Разговоре о Данте» (1933) приведет два последних стиха «Равенны» как пример «сластолюбивого невежества со стороны не читающих Данта восторженных его адептов». Мандельштама тут слегка занесло, но, пожалуй, всякий филологически искушенный читатель поначалу воспринимает финал стихотворения «Равенна» как слишком элементарный и безыскусный – на фоне предшествующего текста.

Кажется, что после «черного взора блаженной Галлы» и «воскресшего гласа Плакиды» (то есть жившей в Равенне жены римского императора Галлы Плацидии, портрет которой Блок будет рассматривать в галерее Уффици во Флоренции), – после таких изысканных историко-филологических тонкостей «орлиный профиль» – это простовато, как и прямолинейное упоминание о хрестоматийно известной книге Данте Алигьери «Vita nuova». Дант как автор «Новой жизни» – это такое же общее место, как то, что Блок – певец Прекрасной Дамы.

Но без этого финального выхода в простоту, в демократии скую открытость не было бы у нас, читателей, эмоционального ощущения причастности, приобщения к мировой истории и культуре. Легендарный, общеизвестный, общедоступный Дант (чей профиль с начала XXI столетия украсил даже монету достоинством в два евро), — этот Дант поет о новой жизни не только знатокам, читающим его в оригинале, но и всякому, кто хоть раз слышал его имя. И «новая жизнь» — здесь понятие не только историческое, но и интимно-биографическое.

Эмоциональное обновление испытывает Блок именно в этом старинном городе, где 11 мая делает следующую запись «Chianti и пр. Все говорят про нее, что bella. Называют барышней. Один я… Тайна. Ночь в Равенне». Не станем гадать, что произошло между Блоком и Любовью Дмитриевной после выпитого кьянти, какая тайна сопутствовала ночи в Равенне. Восстановление душевной близости — вот, по-видимому, смысл происшедшего. А это самый интимный секрет, какой только бывает в жизни.

По-итальянски слово «город» (citta) — женского рода. И образы городов в сознании итальянцев женственны. Венеция именовалась «обрученная с морем» (la sposa del mare), а Флоренция — «Красавица» (Bella). Так к ней обращается и Блок, однако в контексте отнюдь не любовном:

За что он ее так? За суету, за шум, за все приметы цивилизации, включая трамваи. Раздражают и смертельная жара, и комары. «У меня страшно укоротился нос, большую часть съели мускиты», – жалуется Блок в письме матери. Тем не менее здесь прожито две недели, уйма времени проведена в галереях Питти и Уффици. Сочинены стихи, где город предстает в двух несовместимых, казалось бы, обликах. Одно стихотворение начинается словами «Умри, Флоренция, Иуда…», другое – строкой «Флоренция, ты ирис нежный…». В одном говорится:

В другом:

«Флоренция, изменница» будет владеть эмоциями поэта вплоть до августа. В итоге сложится цикл из семи стихотворений, разных по тематике и мелодике. От ненависти до любви — целый спектр. «Odi et amo» («Ненавижу и люблю») — этот лирический оксюморон первым обозначил Катулл. И это чувство более сильное, более богатое оттенками, чем просто любовь. Так Блок относится к любимой женщине, к России, к миру в целом. Получилось, что именно Флоренция в его творческой разработке становится городом-миром, перехватив ту роль, которая традиционно принадлежит столице Италии.

Блоки наведываются в ближайшее от Флоренции местечко Сеттиньяно, где рождается верлибр «Вот девушка, едва развившись…», проникнутый полным приятием земного бытия:

Поэтическое сопряжение противоположностей — главный прием Блока. В данном случае под единым знаком гармонии совместились «красивое» и «некрасивое». И то и другое — прекрасно. Интонация свободного стиха — волевая, властная. Голос человека, обретшего новую силу от встречи со «второй родиной».

Тогда же, 15 мая, воображение Блока поражает «синеокая брюнетка в желтом платье с цветочками», что зафиксировано им в записной книжке. Так фамильярно поименована Мадонна, бюст которой находится в «полугоре» на пути из Сеттиньяно. Обратим внимание на эпитет «синеокая»: он всплывет в стихах позже, уже не в Италии. А здесь, находясь в Сполето, Блок в начале июня напишет стихотворение «Mmadonna da Settignano», где Богородица предстанет как образ физически ощутимый, неотделимый от природы, от «тосканских дымных далей», вызывающий земное влечение:

Один из самых больших недоброжелателей поэта — Сергей Маковский, цитируя эти стихи, напишет, что они «не благоговейны» и «кощунственно дерзки». Да, таковы они с точки зрения религиозного ханжи и эстетического ретрограда. Блок попадет в положение пушкинского «рыцаря бедного», который после смерти чуть не угодил в ад, поскольку «не путем-де волочился он за матушкой Христа». Пушкинскому герою повезло; сама «Пречистая сердечно заступилась за него». Несомненно, заступилась она и за Блока, воплотившего ее образ в стихах в буквальном смысле нетленных, читающихся через сто лет так, как будто они написаны сегодня.