Все оставшееся утро Гарри провел как в тумане. Нервничая, он все перепроверял по сто раз, и после того как дважды подключил драм-машину, трижды спрыснул подмышки дезодорантом, пять раз перебрал аптечку в машине на случай аварии, так утомился, что хоть опять спать ложись.

Но без двадцати десять он уже шагал по холлу муниципалитета Хобарта — в одной руке гитара, в другой — синтезаторная установка Невила.

— Флип? — спросил он девицу с короткими светлыми волосами, мобильным телефоном и планшетом для бумаг.

— Да, слушаю вас?

— Меня зовут Гарри Гилби, я из группы «Барабанные палочки «Блонди» в наших надежных руках». У нас тут произошли некоторые перемены…

— Вам давно пора в гримерную, — перебила его Флип, указывая в сторону закутка за ширмой.

— А можно мне сначала чая выпить? — спросил Гарри, заметив чашку в ее руке.

— Нет, — отрезала она. — В гримерную. У меня музыкантов — как собак нерезаных, не знаю, куда девать.

Направляясь в сторону гримерной, Гарри заметил, что съемки уже идут полным ходом. Три камеры и несколько мощных прожекторов были направлены на девочку лет шести с накладными косичками-крендельками, аккордеоном и каким-то зверьком на поводке. Вроде бы хорьком. Она исполняла песню «Одинокие овечки» из фильма «Звуки музыки»[39], а хорек в повязанном на голове платочке бегал из стороны в сторону с крошечным картонным аккордеоном.

Покачав головой, Гарри решил, что не вынесет такого. За сценой висел длинный список участников — названия групп и номеров были напечатаны жирным черным шрифтом. Кое-кого из них Гарри знал, например «Исподнее дьявола», небезызвестную группу металлистов из Моул-Крика, время от времени выступавших в Комптоне. Заметив в списке «Межконтинентальных плейбоев», Гарри застонал. Раз уж и они здесь, все остальные могут просто отдыхать. Их ведь пятеро, и все щеголяют в золотых парчовых костюмах и галстуках.

— Вы из «Барабанных палочек «Блонди» в наших надежных руках»? — спросила гримерша.

— Да, — ответил Гарри. У него не было сил что-либо объяснять.

— Присаживайтесь. — Девушка заправила ему за ворот что-то вроде обеденной салфетки и покрыла нос толстым слоем тонального крема. — Плащик вот сюда можно положить, на спинку стула.

— Я в нем буду выступать, — промычал Гарри с закрытым ртом. — Ирония восьмидесятых.

— Что? — переспросила гримерша, которая, по всей видимости, примерно тогда же и родилась.

— Сначала нас было двое, а теперь остался один я — пришлось вместо барабанщицы взять драм-машину. Так что барабанщицу гримировать не надо. Отсюда — ирония восьмидесятых. Из-за драм-машины.

— Как скажете, — не слушая, ответила девушка.

— А нельзя ли без пудры? — попросил Гарри, заметив, что она тянется за пуховкой.

— Вы уверены?

— Пусть лучше блестит.

— Вообще-то, кроме вас, от пудры еще никто не отказывался, — возразила девушка.

— Думаете, Крис Стайн и Клем Бурке пудрились на пути к Олимпу? Я лично сомневаюсь.

— Какой еще Клем?

Гарри поспешно встал, чтобы малограмотная свистушка не изуродовала его еще больше. Обходя ширмы и прожектора, он случайно наступил на подол своего плаща и грохнулся на пол. Встав, Гарри вздохнул и отошел в сторону.

Он чувствовал себя полным идиотом. Его костюм казался здесь абсолютно неуместным. К тому же гримерша не пожалела оранжевого тонального крема, и теперь нос был похож на спелый абрикос.

— Гарри! — крикнула Флип с противоположного конца студии.

Обмякнув, Гарри понял, что настал его черед. Сейчас — или никогда! Искусственные барабаны Невила Скруби жаждали показать себя в деле.

— Вам туда! — Флип указала на человека в кепке и наушниках. — Вас требует администратор.

Человек в кепке помахал ему рукой, продолжая что-то увлеченно обсуждать с родителями девочки с хорьком; вокруг толпился выводок ее братьев и сестер, похожих на нее как две капли воды. В дальнем углу зала разминалась утиная почтальонша — низкие крякающие звуки лишили Гарри последних остатков мужества.

Кто-то похлопал его по плечу. Это оказался администратор:

— Ваш выход.

Гарри помотал головой:

— Я не могу.

— Не будете выступать?

Чувствуя себя шестилетним ребенком, Гарри опять помотал головой. Многое бы он сейчас отдал, чтобы обладать хоть сотой долей силы воли отца или Ричарда.

Единственное, о чем он мечтал в эту минуту, — чтобы кто-нибудь его подобрал и увез отсюда, оставив позади и мымру по имени Флип, и администратора, и соплячку с ее хорьком, и крякающую почтальоншу, и весь этот кошмар. Он страшно хотел в туалет. А еще он хотел умереть.

— Ну ладно, — пожал плечами администратор. — Следующий! Эй, Флип! Зови «Межконтинентальных плейбоев»!

Сообразив, что его одним махом сбросили со счетов, Гарри сразу поник — на него никто даже внимания не обращал, несмотря на всю иронию восьмидесятых. Флип названивала по мобильному. Операторы со скучающим видом озирались по сторонам, мечтая о перекуре. Остальные участники, подтягивающиеся в зал, на него даже не смотрели.

Подобрав с пола драм-машину и гитару, Гарри украдкой, придерживая плащ, направился к пожарному выходу, молясь в душе, чтобы дверь была открыта. Если опять придется идти через весь зал, он этого не переживет.

На его счастье, выйти удалось без приключений, падений или переломанных конечностей.

На какое-то мгновение Гарри замер, задрав к небу зудящий подбородок, в ожидании гигантской монти-пайтоновской ступни[40], которая опустилась бы на его грешную голову и раздавила в лепешку это ничтожество. По крайней мере, он бы этому совсем не удивился. И никто особенно не переживал бы.

Но вместо карающей ножищи ощутил лишь первые капли дождя — с запада надвигались тучи.

Гарри почесал подбородок и поведал парочке подмокших голубей:

— Вот так умерла его любовь к музыке.

Потом завернул драм-машину в плащ и побрел к машине.

Бронте никогда раньше не думала, что поза лотоса может быть настолько болезненной. Она распрямила ноги и поболтала ими в воздухе — правая совсем затекла. На ковре лежала картинка — буддистский монах, глаза полузакрыты, руки сцеплены, большие пальцы рук соединены.

— Мать твою! — совсем не по-монашески выругалась Бронте, чувствуя, как начинает сводить и левую ногу.