Локлейн смотрел на нее в полном недоумении.

– Как ты можешь так говорить после всего, чего достиг­ла! – взорвался он. – Ты сделала все возможное, чтобы восстановить Барнакиллу, чтобы помочь этим людям, да что там, ты просто творила чудеса! Ты не Бог. И я тоже. Думаешь, если бы я им был, я позволил бы, чтобы все это случилось? Как ты думаешь, что я чувствую, когда вижу, какие ты приносишь жерт­вы, как страдаешь и работаешь как рабыня день и ночь, отка­зывая себе даже в сне, если только я не приду и не отвлеку тебя на несколько часов бездумного забвения?

Мюйрин судорожно вздохнула.

– Так вот что ты думаешь? – воскликнула она, чувствуя отвращение.

– Прости, мне не следовало этого говорить, – он потянул­ся к ней.

Она стремительно вышла из кладовой и направилась в кон­тору.

Локлейн выбежал за ней, умоляюще выкрикивая:

– Я не хотел!

Мюйрин села на стул совершенно разбитая и подперла го­лову руками. Она могла бы стерпеть что угодно, но слова Локлейна – этого она уже не могла вынести.

– Ну, пожалуйста, Мюйрин, прости меня. Я не хотел тебя обидеть. Я просто злюсь на себя за то, что ничем не могу по­мочь, – твердил он, беспокойно вышагивая по комнате.

Наконец она подняла взгляд.

– Тогда зачем ты назвал время, которое мы проводим вме­сте, бездумным забвением? Я просила тебя быть честным со мной, когда приехала в январе. Теперь мне трудно считать тебя таковым.

– Ну хорошо, Мюйрин, ты хочешь правды, так получи ее. Когда я с тобой, я никогда не знаю, на каком я свете, не знаю, что ты собираешься делать дальше. То ты теплая и любящая, а в следующий миг все обрываешь и не подпускаешь меня к себе несколько недель. Ты никогда не говоришь со мной о том, что на самом деле важно, – о смерти Августина, о поездке в Дублин. А тут еще, кроме постоянных разгадок того, что творится в твоей душе, приходится изо дня в день переживать одну беду за дру­гой. Так вот, если ты хочешь правды, она простая и ясная. Я в панике. Я все время боюсь. Я уверен, что однажды проснусь и окажусь в страшной реальности, к которой пришел сам, и больше ничего не смогу в ней контролировать. Что же даль­ше? – Она смотрела на него с болью и сочувствием. – Я хочу, чтобы всем было хорошо, но не нахожу выхода. Мы с тобой буквально рука об руку шли день за днем и ночь за ночью, ни­когда не зная, что ожидает нас за поворотом и будет ли у нас кусок хлеба в следующий раз. Я чувствую, что разочаровал тебя. Я не должен был привозить тебя сюда. Одна часть меня говорит мне, что мы преодолеем все невзгоды, если будем вместе. Дру­гая же часть кричит, что нужно остановиться сейчас, разойтись, пока не поздно, – признался он. Он глубоко вздохнул. – Но если мы это сделаем, то оставим в беде всех этих людей. А это­го я тоже не могу допустить. Да, это ты предложила взять их к себе от полковника Лоури и мистера Коула, но моя обязан­ность как управляющего разделить эту ношу с тобой. Думаю, что мы оба выдохлись. Может быть, пришел твой час продать Барнакиллу и уехать домой.

– И ты можешь говорить об этом совершенно серьезно по­сле всего, что мы пережили? – ошеломленно спросила она.

И хотя он знал, что лжет, он продолжал, не позволяя себе признаться, что любит ее. Продолжал, потому что собрался убедить ее поехать домой, прежде чем она окончательно по­терпит крах.

– Я не могу доверять ни себе, ни тебе, Мюйрин. Прости. В тебе как будто живут два разных человека – один жесткий и прак­тичный, а другой – мягкий, теплый и податливый. Я чувствую, что мы не исчерпали себя как любовники, потому что я боялся. Я цеплялся за тебя, как утопающий за плывущие обломки. Я ухва­тился за тебя, пытаясь остановить кружащийся в водовороте мир, в надежде остаться на плаву. Прости, если это будет озна­чать, что я тебя использовал. Возможно, ты тоже меня зачем-то использовала. Но ты-то знаешь, что когда-нибудь это закон­чится. Счастье, что ты уже не ребенок. То, как я вел себя с тобой, было неправильно, но я не мог иначе. Я знаю, это не оправда­ние, как и если я скажу, что для того, чтобы чувствовать себя в здравом уме, мне нужно было освобождение, которое я нашел в тебе. Однако у меня есть какая-то совесть, какое-то достоин­ство. Все кончено. Я больше не могу быть таким эгоистом. Тем более после всего, что ты пыталась для всех нас сделать.

– Что ты хочешь этим сказать? Что ты покидаешь Барнакиллу? Что ты бросаешь меня? – сквозь слезы спросила Мюйрин.

– Я хочу сказать, для твоей же пользы, Мюйрин, все конче­но. Продавай эту старую груду булыжников и уезжай. Просто уезжай!

Мюйрин поразили эти слова. Конечно, урожай картофеля пропал, но как он смел подумать, что она так легко сдастся? Злость закипала в ней, и неожиданно проявилась беспощадность, о которой она его предупреждала.

Она поднялась со стула и встала перед ним.

– Простите, мистер Роше, но я вовсе не согласна с вашими прогнозами. Не уродился только картофель. В остальном же мы держимся. Я не сдамся, даже силам природы. Я отказываюсь отдавать Барнакиллу без боя. Я говорила вам, что сделаю все, лишь бы сохранить ее. Вам не известна и половина того, что я сделала, чтобы обеспечить всем нам крышу над головой! – сказала она, и непролитые слезы блеснули в ее глазах. – Вы дали мне обещание, еще когда я нанимала вас в январе, и я на­стаиваю, чтобы вы его сдержали. С тех пор мы каждый день работали рука об руку. И я не намерена позволить вам нару­шить это обещание. Вы поклялись, что никогда не оставите меня, пока нужны мне. Я напоминаю вам о вашем обещании – нет, настаиваю, чтобы вы сдержали слово.

Локлейн угрюмо взглянул на нее и отвернулся к огню, чтобы скрыть выражение лица.

– Да, я обещал вам это, Мюйрин. Но я думал, мы говорим о том, что пойдет вам на пользу. Остаться здесь, в Барнакилле, не может быть хорошо для вас. Если мы останемся любовни­ками, вам тоже не будет хорошо. В конце концов вы просто устанете от меня, почувствуете раздражение, ведь я ваш на­емный работник.

– Я полагала, вы меня лучше знаете! – Ее захлестнула оби­да за то, что он недостаточно верит в ее любовь к нему. – Так в этом и есть моя выгода. Это мой дом, и никто, ничто не за­ставит меня покинуть его! – Затем ее голос смягчился, и она окинула его долгим взглядом. – Пожалуйста, Локлейн, ну по­жалуйста, не бросай меня сейчас.

Локлейн принялся утешать ее, а когда она начала мучитель­но всхлипывать, крепко прижал к себе и отвел в спальню.

Он сел у изголовья кровати и мягко поцеловал ее в висок, когда она положила голову ему на грудь.

– Отдыхай, дорогая. Сегодня был очень тяжелый день для всех нас. Пожалуйста, успокойся. Нет никакой необходимости решать все прямо сейчас.

Локлейн старался, чтобы его прикосновения оставались лег­кими и успокаивающими, но пока она рыдала у него на груди, он перевернул ее на спину и начал целовать места, куда стека­ли ее слезинки. Скоро ее всхлипывания стихли и она начала мягко постанывать.

Время остановилось для них двоих, когда он снимал с нее одежду и поглаживал ее, пока не почувствовал, что она дрожит. Затем он ощутил ее нежные и страстные движения и наконец, не в силах больше сдерживаться, снял с себя брюки. Она до­стигла высшей точки наслаждения, едва они успели слиться в одно целое, и их страсть была такой жаркой и непреодолимой, что ему казалось, будто его душа отделилась от тела.