Но чаще он лежал здесь один. Тогда перед ним была альтернатива – либо дать волю этому нечеловеческому пространству и почувствовать себя фигурой незначительной и страшно одинокой, либо вспоминать, как ребенком он так же лежал на постели своих родителей, наслаждаясь чувством безопасности, любви и комфорта. Да, пока родители не устали от исполнения своих родительских обязанностей, они обеспечивали Грейсону эти радости.

– С удовольствием, – ответило Гипероблако. – И о чем поговорим?

– Неважно, – отозвался Грейсон. – Можно просто поболтать, а можно обсудить что-нибудь глобальное. Или что-нибудь между.

– Не хочешь ли поговорить о своих последователях? О том, насколько выросло их количество?

Грейсон перекатился на живот.

– Да, ты умеешь подбросить ложечку дегтя. Нет, я бы не хотел говорить ни о каких делах Набата. Хотя выхода нет…

Он подполз к краю постели и ухватил тарелку с чизкейком, которую принес с обеда. Если Гипероблако собирается говорить о той стороне его жизни, которая связана с тоновиками, он должен подкрепиться чем-нибудь вкусным.

– То, что количество тоновиков растет, – это хорошо, – начало Гипероблако. – Это значит, что, если нам нужно будет мобилизовать их, они станут силой, с которой придется считаться.

– Ты считаешь, что все может вылиться в войну?

– Надеюсь, в этом не будет необходимости.

И это было все, что собиралось сказать Гипероблако. С самого начала оно утаивало от Грейсона то, как собиралось использовать тоновиков. И от этого Грейсон ощущал себя несколько двойственно: с одной стороны, ему доверяли, а с другой – вроде и нет.

– Мне не очень нравится то, что меня используют, не открывая все до конца, – сказал он и, как бы подчеркивая свое недовольство, перешел в ту зону комнаты, где, как он знал, камеры Гипероблака видели его с трудом.

– Ты попал в слепую зону, – отозвалось Гипероблако. – Мне кажется, ты знаешь больше, чем кажется.

– Не понимаю, о чем это ты.

Кондиционер на мгновение заработал сильнее – это Гипероблако вздохнуло, используя имеющиеся в его наличии ресурсы.

– Я все тебе расскажу, как только ситуация созреет, – сказало оно. – Но пока существуют препятствия, которые я должно преодолеть, для того чтобы, по меньшей мере рассчитать шансы на успех планов, которые я имею в отношении человечества.

Грейсону показалось абсурдным то, что Гипероблако может произносить слова «планы, которые я имею в отношении человечества» таким же пресным, будничным тоном, каким произносят «мой рецепт чизкейка». Который, кстати, был ужасен и отдавал чем-то искусственным, без соответствующего аромата – скорее желатином, чем кремом.

Тоновики верили, что единственным органом чувств, достойным уважения, у человека является слух. Но кто-то из них, вероятно, прочитал на физиономии Грейсона чувство разочарования, когда тот как-то попытался съесть на десерт особо невкусную бабку, и весь штат бросился разыскивать для него нового кондитера. Так обстояли дела с Набатом. Он приподнимал бровь, и начинали двигаться горы – хотел он этого или нет.

– Тебе не нравится то, что я делаю, Грейсон? – спросило Гипероблако.

– Ты управляешь всем миром, – отозвался тот. – И тебя не должно волновать, нравится ли мне это или нет.

– Но меня это волнует, – сказало Гипероблако, – и достаточно сильно.

– Вы должны относиться к Набату с совершенным почтением, вне зависимости от того, что он будет вам говорить.

– Да, мадам.

– При его приближении вы должны будете отходить в сторону.

– Да, мадам.

– В его присутствии обязательно опускайте глаза и низко кланяйтесь.

– Да, мадам.

Сестра Астрид, которая теперь служила в «Обителях» управляющей персоналом, внимательно рассматривала нового кондитера. Она даже прищурилась, словно это могло ей помочь заглянуть в его душу.

– Откуда вы к нам прибыли? – спросила она.

– Из «Братской Любви», – назвал он отделение ордена.

– Ну что ж, надеюсь, в вашей голове нет трещин, как в Колоколе Свободы. И, должно быть, вы действительно пользуетесь уважением своего викария. Иначе бы он не рекомендовал вас для службы Набату.

– Со своей работой я справляюсь лучше всех, – сказал кондитер. – Особо не затрудняюсь, но справляюсь на отлично.

– Тоновик, не отличающийся скромностью, – это редкость, – криво усмехнувшись, произнесла сестра Астрид. – Какой-нибудь радикал из Шипящих запросто мог бы за это отрезать вам язык.

– Набат слишком мудр, чтобы допустить такое, мадам.

– Этого у него не отнимешь, – согласилась Астрид. – Не отнимешь.

Затем, неожиданно для самой себя и для кондитера, она протянула руку и потрогала его бицепс. Тот рефлекторно напряг его.

– Сильно! Вы в такой форме, что вам самая стать служить в охране, – сказала Астрид.

– Я кондитер, – покачал головой ее собеседник. – Единственное оружие, которым я владею, – это венчик для взбивания крема.

– Но если Набат попросит вас об этом, вы будете за него драться?

– Что бы ни потребовалось Набату, я на все готов.

– Отлично! – сказала Астрид, удовлетворенная беседой. – Сегодня вечером от вас потребуется десерт.

И она вызвала человека из кухонных рабочих, чтобы тот показал новому кондитеру его рабочее место.

Выходя из комнаты, кондитер улыбался. Ему удалось выдержать собеседование с управляющей персоналом. Сестра Астрид славилась тем, что отказывала всем, кто ей не нравился, – вне зависимости от того, кто давал рекомендации ищущим места возле Набата. Но ему удалось доказать, что он соответствует ее высоким стандартом.

Мог ли Жнец Моррисон быть недовольным?

– Думаю, что путешествие было бы полезно для тебя во всех отношениях, – сказало Гипероблако Грейсону, когда тот, раздевшись, готовился лечь спать. – Более, чем полезно.

– Нет, мировые турне – не для меня, – ответил Грейсон. – Я привык к тому, что мир приходит ко мне порционно – один человек за раз. Это меня вполне устраивает, да и тебя тоже.

– Я и не предлагаю мировое турне. Но, может быть, паломничество в места, где ты еще не бывал? Это было бы, кстати, полезно для твоего имиджа – пророки, как правило, странствуют по свету. К тому же можно на местах поработать с экстремистами, ввести их в нужные рамки.

Грейсону Толливеру, однако, чужда была охота к перемене мест. Пока его жизнь не пошла вразнос, мечтой его было тихо служить в должности агента Нимбуса где-нибудь поближе к дому или, на худой конец, в другом месте, которое он тоже со временем стал бы воспринимать как свой дом. Сейчас же в качестве мира его вполне устраивал и Ленапе-Сити.

– Это просто один из возможных вариантов, – сказало Гипероблако. – Но мне он кажется перспективным во всех отношениях.