Но Питер, закончив вальс лихим тремоло, прошептал ей:

– Они предложили поиграть с нами вместо Тома. Мы повстречали их, когда пришли за ним. «Медведь» имеет просто оглушительный успех.

Мужчина, изображающий медведя, услышав его слова, помахал молодой женщине лапой и поклонился. Между челюстями мелькнуло уродливое, перекошенное лицо с носом-«уточкой». Поймав ее взгляд, он быстро отвернулся. Она попыталась улыбнуться, но теперь ужимки «зверя» смешили ее не больше, чем в свое время Сесилию. Аксель рывком подтянул его к себе, назвав «мишкой», и приказал вести себя прилично. Россини подобрал с пола шляпу, ссыпал монеты в сумку и сказал Блич-Палмеру, что он устал и на сегодня хватит.

Питер с Джеем пошли на линию Пикадилли. «Медведь» снял свой костюм, под которым оказалась куртка с капюшоном. Он застегнул ее так, чтобы надежно прикрыть нижнюю часть лица, и тоже направился к ведущей на север линии, косолапя, как самый настоящий медведь. Алиса с Акселем остались вдвоем, пусть даже посреди огромной толпы людей. Они прошли на платформу Центральной линии и остановились у стены с фотографиями экспонатов Британского Музея.

– Я тут немного поболтал с твоим любовником, – сказал Джонас. – С твоим Томом.

В его тоне Алисе почудился легкий упрек, осуждение. Она подняла на него взгляд. Лицо ее собеседника было серьезно, проницательные глаза – грустны, и он снова напомнил ей пастора, сурового и аскетичного. Впечатление усиливалось одеждой, которая была на Акселе: белая футболка выглядывала из-под черного свитера, как колоратка священника, а с шеи опять свисал длинный темный шарф. Первым побуждением скрипачки было отречься от Мюррея, сказать, что никаких отношений между ними давно уже нет, но она произнесла только одно:

– Я так и поняла.

– У нас с ним была чрезвычайно интересная беседа.

Сейчас Джонас говорил, словно шантажист. В его голосе Алисе явственно послышалась угроза, и она довольно резко сказала:

– Что ты имеешь в виду?

Губы Акселя растянулись в улыбке:

– А как ты сама думаешь? Ах, Алиса, Алиса! Видимо, ты решила, что я рассказал ему о том, что произошло за стенами «Школы»? О наших маленьких тайных свиданиях и одном ночном поцелуе? Я прав?

Ничто не могло бы заставить молодую женщина покраснеть сильнее, чем такие слова. Она просто ненавидела сейчас этого нахала. Лицо ее горело, кровь стучала в висках. А Джонас стоял перед ней в отвратительно наглой позе, наихудшей позе, в которой, по мнению Алисы, только может стоять мужчина с женщиной. Он упер руки в стену по обе стороны от нее, не давая ей пошевелиться, но и не прикасаясь к ней.

Потом он вдруг склонил голову набок, словно прислушиваясь к чему-то:

– Поезд подходит.

Сама скрипачка ничего не слышала – ни звука, ни вибрации.

– Становится холоднее, – пояснил ее собеседник. – Чувствуешь? Это движение воздуха. Кровяное давление сразу падает.

– Откуда ты это знаешь?

– Мне рассказал Джарвис, – руки мужчины безвольно упали. – Ненавижу подземку. Она – мой злейший враг.

– Неодушевленный предмет не может быть врагом.

– Еще как может, если ведет себя как враг и причиняет тебе боль.

Его глаза блестели все ярче, по мере того как со скрежетом и громыханием приближался состав, заставляя рельсы вибрировать. Наконец поезд с шумом вырвался из туннеля. В вагонах было полно народу, но никто не вышел. Алиса едва протолкалась внутрь. Похоже, это была одна из тех поездок, во время которых служители вынуждены утрамбовывать пассажиров, чтобы двери могли закрыться.

Скрипачка протиснулась к стеклянной перегородке. Акселя прижало к ней. В принципе, он сделал это не нарочно, и если бы Алиса ехала одна, на его месте был бы кто-нибудь другой. Она чувствовала его тело, эту вынужденную близость, которая все усиливалась по мере того, как толпа в вагоне уплотнялась: никто не выходил на остановках, зато заходили все новые и новые пассажиры.

В туннеле между «Тоттенхэм-Корт-роуд» и «Оксфордской площадью» поезд замедлил ход и остановился. Кто-то толкнул Алису слева, потом еще кто-то справа, но она не особенно этим обеспокоилась. Молодая женщина воспринимала окружающих как неодушевленные предметы вроде мебели. Единственным живым человеческим существом для нее сейчас был Аксель, чья грудь упиралась в ее, чьи бедра касались ее бедер. Она чувствовала даже биение его сердца, и ей казалось, что оно бьется все быстрее – пульс мужчины стучал как барабанная дробь. Алиса попыталась успокоиться, насколько это возможно, когда испытываешь такую сильную тревогу или страх, но вздохнуть полной грудью ей никак не удавалось.

Джонас был заметно выше своей спутницы, и ее глаза оказались напротив его губ. Она догадывалась, что он смотрит на нее, но поднять взгляд не решалась, а потом и вовсе сомкнула веки. Ему нужно было лишь слегка наклониться, чтобы поцеловать ее. Поезд тронулся. Скрипачка сказала себе, что хотя Аксель и находится сейчас так близко, как это только возможно для совершенно одетых людей, но не потому, что ему этого хочется. Его просто прижало к ней в давке, как могло бы прижать любого другого постороннего человека.

Наконец она подняла лицо, и их взгляды встретились. Джонас стоял склонив голову. Он мгновенно прикрыл глаза. Его лицо было исполнено страдания. Не раздражения, не скуки, не недовольства, а именно страдания, даже отчаяния.

Алиса вздрогнула. На «Бонд-стрит» они начали пробиваться к выходу. Поезд Юбилейной линии, идущий на север, тоже был сильно переполнен, но теперь между ней и Акселем стояли другие люди. На платформе «Западного Хэмпстеда» оказалось ветрено, и после духоты вагона скрипачке стало холодно. Том обязательно обнял бы ее за плечи, чтобы согреть. Но он не был ей больше нужен. Она уже сейчас с тоской думала, как придется весь вечер сидеть у его постели, утешая, поднося ему то поесть, то попить горяченького, а он будет распространяться о том, как станет королем всех бродяг, величайшим уличным музыкантом и великим скрипичным мастером-ломастером, Страдивариусом из Западного Хэмпстеда.

– Может, сходим куда-нибудь выпить? – спросила она Акселя замирающим голосом.

Ее спутник промолчал. Алиса увидела, что он стоит закрыв глаза и на его лице по-прежнему отражается боль.

– Не люблю местных пабов, – наконец произнес он холодно и безразлично, как будто речь шла о пабе, а не о возможности побыть вместе. Его слова просто убили молодую женщину, но она попыталась ответить ему в тон:

– Понятное дело.

– Мне вообще не стоит заходить в метро, – сказал Джонас. – Не понимаю, зачем я это делаю. Наверное, я мазохист.

– Иногда у нас нет выбора, – вздохнула скрипачка.

Но Аксель, не обращая внимания на ее слова, продолжил:

– На самом деле, мне нужно оживить все это в памяти. Я должен все время об этом помнить. Я не могу забыть, мне нельзя. Мне нужно знать, на что это все похоже, – он повернулся к Алисе: – А выпить мы можем и в кабинете рисования.