Принцесса владела оружием очень неплохо, во всяком случае, заметно лучше Марко, и тот наблюдал за неудачами сестры с известным удовлетворением. Из последних сил Ланка попыталась двигаться быстрее — не помогло. Ну, что ж… ложное отступление, уход с линии атаки… сейчас, сейчас она окажется сбоку, в «мертвой зоне»… Неожиданного резкого движения Рене она попросту не заметила — и вот он адмирал поднял ее шпагу, зазвеневшую на плитах двора после двойного кульбита, и с вежливым поклоном вернул владелице.

Принцесса раскраснелась, волосы выбились из-под сетки, глаза блестели. Она была чудо как хороша, но ей было не до того, как она выглядит. Да кем бы он ни был, она не позволит играть с ней в кошки-мышки! Вопросом жизни и смерти стало проникнуть внутрь круга, очерченного шпагой герцога. Зрители своими смешками, советами и азартными выкриками лишь раззадоривали ее, да и Рене больше не мог сохранять приличествующее случаю серьезное выражение.

Наконец, видя, что у Ланки вот-вот польются слезы, адмирал внезапно отбросил оружие, ловко увернулся от очередного выпада, уйдя чуть в сторону с линии удара, и со смехом прижал племянницу к себе, расцеловав в обе щеки. Оторванная от земли, Ланка от неожиданности чисто по-женски взвизгнула, затем выронила клинки и замолотила по спине герцога кулачками. Он что-то ей сказал, и принцесса неожиданно звонко рассмеялась, запрокинув голову.

Вскоре они оба стояли рядом с Марко, она — тяжело дыша и утирая принесенным служанкой шелковым платком выступивший на лбу пот, он — как ни в чем не бывало, только голубые глаза горели ярче обычного. На счастье, мимо проходил слуга с подносом, на котором были фрукты и два высоких запотевших кубка. Ланка, недолго думая, цапнула один из них, — заметив, что, кому бы они ни предназначались, вряд ли тот испытывает большую жажду, чем она. Марко, воспользовавшись случаем, схватил второй. Красное терпкое вино приятно освежало.

— Друзья мои, вы не правы, — укоризненно заметил Рене. — Нет чтобы уважить старость и поделиться с дядей.

— Старость! — хмыкнула Ланка. — Когда вы ее почувствуете, то забудете это слово. Вот как граф Кодор. Сколько помню его, все говорил о себе «старик Кодор». Это когда у него по любовнице на каждой мельнице было… А как дела под горку покатились, так сейчас и сам себя Никол называет, и от других того же требует… И ты такой же. И вообще все мужчины…

— Верно, потому, что женщины даже в двадцать лет стараются показать, что им пятнадцать, — парировал Рене.

— Э, дядюшка, — Марко решил присоединиться к общей беседе, — да вы и языком не хуже, чем шпагой, орудуете.

— Стараюсь, мой друг. Хотя язык — оружие не самое честное. А словом убитых поболе будет, чем кинжалом. Особенно из-за угла…

2228 год от В. И. Ночь с 16-го на 17-й день месяца Влюбленных.

Арция. Святой город Кантиска.

— Вообще-то у нас есть комнаты для гостей. Вы можете остановиться и в «Счастливом паломнике», это очень неплохая гостиница недалеко от монастыря, но я буду рад видеть вас своим гостем, — заметил Феликс. Эльф с готовностью согласился. Он доверял этому человеку, который к тому же был посвящен во многие тайны.

Секретарь привел Романа в свое обиталище, предложив чувствовать себя как дома, и вернулся к своим обязанностям, сказав, что придет сразу же по окончании вечерней службы. Роман остался один, чему был несказанно рад. После откровений Архипастыря голова барда шла кругом. Он не мог отогнать ощущение, что Филипп подводил его к какой-то мысли, мысли столь невероятной и кощунственной, что Архипастырь не мог произнести ее вслух первым. Интересно, знает ли об этом Феликс?

Роман открыл окно. Комнаты секретаря находились в угловой части массивного высокого здания, откуда открывался изумительный вид на город, тонувший в пышной летней зелени. Монастыри и храмы выглядели островами и островками, разделенными узкими извилистыми улочками, мощенными серовато-серебристым камнем. Высокие башни и купола заставляли думать о величии Творца и ничтожности человеческой жизни. Резиденция Архипастыря располагалась на единственном по-настоящему высоком холме Кантиски, и с высоты все просматривалось как на ладони. Взгляд Романа скользил все дальше, пока не уперся в широкий тракт, по которому он несколько часов назад въехал в святой город. Там, на северо-западе, в трех неделях конного пути (если ехать на Топазе, и в месяце, если у тебя обычная, пусть и очень хорошая лошадь) осталась Таяна с ее странными обитателями. Таяна, подарившая Арции Анхеля Светлого…

Роман вспомнил оставленных им людей, которые умудрились за несколько дней стать ему близкими, — несгибаемый Стефан, бесшабашная Ланка, желчный и быстрый король Марко, добрый и простодушный младший принц, Герика Годойя с ее бессильной покорностью и, конечно же, Рене, каким-то образом причастившийся магии Темных эльфов, — уж в этом-то у Романа сомнений не было.

До разговора с герцогом о родичах, пошедших по пути Зла, Рамиэрль не задумывался и был уверен, что мало кто из них пережил войну Монстров, каковых именно они и спустили с цепи. Они ли? Оторвавшись от окна, Роман окинул взглядом жилище Феликса. Ничего лишнего. Только кувшин с колючей веткой, усыпанной какими-то красными ягодами, и несколько икон в углу. Бард отыскал Циалу и Эрасти. Монастырский живописец, безусловно, свое дело знал, изображения были выполнены превосходно, но после прогулки в потайную комнату канонические лики воспринимались как чучело льва в сравнении с живым царем зверей.

Скользнув равнодушным взглядом по Циале Благословенной, целомудренно одетой в темное строгое платье с прикрытыми белым прозрачным покрывалом волосами и кротким отрешенным взглядом (с трудом верилось, что подобная ледышка могла покорить Проклятого), эльф принялся рассматривать Эрасти. Тут «подправили» только выражение лица. На Романа смотрел типичный мученик, с восторгом сбирающийся на пытки во имя вящей славы Божией. Всмотревшись, менестрель отметил еще одну деталь. Изменилось положение рук. Если на прижизненном портрете Эрасти в явном раздумье снимал с пальца перстень, то на иконе кольцо прочно сидело на руке. Художник, умело воспользовавшись игрой света и тени, сделал черно-лиловый камень чуть ли не центром картины. Ах да, конечно, именно это кольцо не снималось с отрубленной руки, присланной Анхелю безбожным королем чего-то-там…

Внезапно в голове Романа всплыла старая эльфийская баллада, в которой говорилось о том, как один брат предал другого… Запомнил ее Роман только благодаря какой-то странной ритм-мелодии, попадавшей в такт ударам сердца. Нельзя сказать, чтобы она безумно нравилась менестрелю, в ней не было ни легкости, ни изысканности, но забыть ее было невозможно. Услышал он эту балладу от одного из Преступивших магов, в качестве примера творчества Темных эльфов. Спорили тогда об искусстве, и речь, насколько помнилось барду, шла о том, можно ли почитать таковым вещи, не соответствующие канонам красоты.

Роман не вспоминал о старой песне добрых две сотни лет, а вот сегодня странный рваный ритм буквально бился и гремел в ушах. Менестрель в изнеможении опустился на узкую койку, пытаясь в точности вспомнить единожды слышанные слова. Почему-то это стало очень важным. Наконец в мозгу всплыло несколько строф: