– И все же судьба моего государя… его тяжелое положение… – сказал волнуясь Драстамат.

– Я считаю, что мое положение уже улучшилось, Драстамат, так как твои сообщения успокоили меня. Повторяю: в Тизбоне нам нужно иметь верного человека, и им должен быть ты. А заниматься теперь мною, значит терять время. Скажу больше: мое высвобождение отсюда, мое появление в Армении и восстановление моей власти я при нынешних запутанных и неопределенных делах считаю даже вредным. Почему?.. Да потому, что я не смогу примириться с моими нахарарами, а такое примирение сейчас необходимо для спасения отечества. Между нами уже не может быть прежней близости. Мое присутствие зажжет новый внутренний пожар войны, в то время как сейчас больше всего необходимо бороться с внешним врагом! Я останусь здесь и ради спокойствия страны пожертвую собой. Пусть нахарары покорятся моему сыну. Он новый для них человек, и с ним у них нет старых счетов. Я же буду здесь молиться об их удаче и положусь на волю божью.

Драстамат не мог сдержать охватившего его отчаяния. Он упал ниц перед узником и, обнимая его закованные ноги, воскликнул:

– Государь, велик божий мир и безмерна милость всевышнего! Если не пожелаешь вернуться в Армению, то найдется много других безопасных мест, уготованных богом для тебя.

– Узник встал и поднял Драстамата.

– Нет, никогда позорная кличка «беглец» не коснется моего имени! Да и куда мне отправиться? В Византию?.. Персидская тюрьма для меня терпимее, чем полные лицемерия палаты византийцев. Хотя мое пребывание здесь и радует нахараров, зато оно наполнит сердце народа справедливым чувством мести. Мой народ любит меня. Он будет думать о своем узнике-царе и обрушит свой гнев на бесчестного Шапуха. А в нынешних обстоятельствах это может способствовать освобождению моей страны. Пусть Армения будет свободна, и тогда мои мучения станут легче в этой мрачной темнице.

– Но ведь твое освобождение утешит опечаленное сердце народа…

– Слушай, Драстамат, чрезмерная любовь делает тебя ребенком. Неужели ты думаешь, что персы так наивны? Если бы сатана захотел поучиться чему-нибудь новому, он, несомненно, обратился бы к ним. Ты должен знать: тебе вручена грамота, дающая тебе неограниченное право улучшить положение твоего царя и создать, для него в тюрьме подобающую обстановку; иную грамоту получит в скором времени или уже получил начальник крепости. Наблюдение за мной усилится, и увеличатся меры предосторожности. Ты сможешь добиться того, что будет разрешено хорошо меня кормить, одевать и держать в лучшем помещении. Но не больше! Итак, как ты сможешь освободить меня? Подкупить начальника тюрьмы, подкупить стражу невозможно. Значит, тебе придется сидеть здесь и ждать чуда. А между тем ты более нужен в Тизбоне.

Драстамат слушал с глубокой печалью. Узник продолжал:

– Мне даже тяжело, Драстамат, согласиться на то, что ты мне предлагаешь. Я предпочел бы остаться в нынешнем состоянии, но не принимать ни малейшей милости от бесчестного Шапуха. Принимая его милости, я тем самым ослаблю силу его преступления. Но чтобы не подумали, что у тебя были ко мне какие-то тайные дела, мне придется исполнить твое желание.

Так говорил удрученный горем царь. Тем временем в узком окне темницы показались первые лучи солнца. Царь посмотрел на них и, обратившись к Драстамату, сказал:

– Тяжки наши бедствия, весьма тяжки, Драстамат! Царь здесь, на востоке… Патриарх там, на западе, а страна беспризорна. Но есть всевышняя сила: на нее я возлагаю свои надежды…

Прошла целая неделя после того, как двоюродные братья Мамиконяны, Самвел и Мушег, выехали из Вогаканского замка.

Дороги их разошлись.

Самвел направился вдоль Ванского озера по юго-восточному берегу, а Мушег – вдоль западного берега того же озера. Они преодолевали опасности и видели много ужасов. Страна была охвачена волнением, похожим на безумие. Страшен народ, когда он рассвирепеет; его свирепость похожа на свирепость медведя, который с пеной у рта, с воспаленными глазами, прежде всего растаптывает своих детенышей.

Какой-то слух, подобно злому духу, пронесся по Армении. Его глухой, невнятный голос всякий понимал и толковал по-своему. Но невнятность эта еще больше раздражала людей. Брат подымал руку на брата, люди не понимали друг друга. Вся страна волновалась, полная мрачной смутной неизвестности.

Народная молва создала новое слово: изменник. Но кто был изменником, кто не был им, – этого не знали. То там, то тут подозреваемых избивали камнями; слуги с ненавистью смотрели на господ; господа боялись своих слуг…

Кое-где зашевелились скрывавшиеся в подполье язычники, преследуемые христианской церковью. Старые боги подняли свои головы, вызывая на бой новую религию.

Безопасных дорог почти не стало; всякое движение по дорогам прекратилось. Безоружные крестьяне, покинув хижины, собирались на вершинах гор и забрасывали оттуда прохожих камнями. Камни катились вниз и засыпали, словно обломки рухнувшей горы, целые караваны. Но кто под ними погибал, – этого крестьяне не знали. В каждом проходящем они подозревали изменника.

Местами шныряли вооруженные отряды. Мужчины шли в дружины, а женщины с толстыми дубинами в руках стояли на порогах своих хижин и никого к ним не подпускали – к тем самым хижинам, где еще так недавно каждый путник находил приют.

В эти смутные, волнующие дни конный отряд Самвела с фамильным знаменем Мамиконянов продвигался по дороге из Тизбона к области Рштуник. Это знамя, всегда остававшееся незапятнанным, теперь и защищало и одновременно предавало отряд. Защищало потому, что каждый человек относился к этому знамени с уважением. Предавало, потому что главный носитель этого знамени находился теперь во главе «изменников». Это был отец Самвела – Ваган Мамиконян. Попробуй докажи народу, что Самвел не единомышленник своего отца. Разъяренная толпа имела уши, чтобы слышать, но у нее не было времени для размышлений.

Уже трое суток конный отряд Самвела пробирался по дремучим лесам горной области Рштуник. Эти леса всегда считались гибельными дебрями, полными всяких кошмаров. В них с древнейших времен происходили ужасные события. Там Немврод потерял большую часть своих титанов. Могучий Барзафран, наполнивший Армению еврейскими пленниками, был выходцем из этих лесов. Оттуда же пришел жестокий Маначихр, заливший кровью Ассирию. Там была гора «железоделателей» богатая рудами. В подземельях этой горы работали мрачные люди, изготовлявшие для храбрецов своей страны стрелы и панцири.

С одной стороны Рштуник примыкал к Ванскому озеру, с другой – граничил с неприступными Мокскими горами с их ущельями.

Самвел выехал из замка Вогакан с тремястами прекрасно снаряженных всадников. Теперь же из его отряда осталось только сорок три человека. Двести пятьдесят семь человек погибли в рштунийских лесах.

Ужасны были эти леса! В мирное время в них без вести пропадали отдельные всадники, во время смут эти леса поглощали целые легионы людей. Там, где царствовал вечный мрак, мрачен был и народ. Путник, пробиравшийся через эти леса, видел перед собой лишь узкую тропу, заросшую кустарником, и вверху темный свод густых вершин, сквозь которые едва проникали солнечные лучи; по краям тропинки, справа и слева стояла живая стена вековых деревьев. Больше ничего не было видно. Даже весьма зрячий человек не мог предугадать, откуда ему грозит опасность. Она подстерегала его в любую минуту, на каждом шагу. Враг таился в дуплах деревьев и оттуда, как из-за прикрытия, метал стрелы; или, как змея, заползал под обнаженные корни деревьев и вдруг появлялся с копьем в руке; или как обезьяна, взбирался на сплетенные в высоте ветви, и оттуда посылал смерть. Он был неотъемлемой частью этого гигантского леса, который являлся его обиталищем, не доступным для других.