Шагая к остановке, чтобы доехать до ближайшего «Мака» на площади Революции, Север бездумно листал «Инстаграм». Без хозяйской руки профиль Северьяна неизбежно загибался. Доступ к нему у Севера имелся. Вика категорически запрещала использовать его для рекламы своих личных аккаунтов, бубнила про отписки и снижение охватов, но сейчас Вики здесь не было, а профиль – вот он, с сотней непрочитанных сообщений в директе. Сообщения он трогать не стал. Выбрал из галереи один из последних сделанных им снимков – с некрасивым парнем в инвалидном кресле и светловолосой фейри в кедах, – что-то цепляло его в этом фото сильнее прочих, как будто оно говорило больше, чем он вкладывал, и даже больше, чем был способен понять. Добавив незатейливую подпись и ссылку на свой профиль, Север отправил снимок в ленту Северьяна и приготовился обогатиться хотя бы сотней новых подписчиков, но ни минуту, ни пять минут спустя ничего не изменилось. «Ладно», – подумал он, уже выходя из маршрутки, и убрал телефон. Все эти любители эзотерики – просто не его целевая аудитория. Есть ли она вообще?

Он взял гамбургер и стакан колы, закинул все это в себя, никого вокруг не замечая, повторил заказ и только тогда услышал голоса и смех вокруг, шелест бумаги, стук подносов – все эти звуки жизни, и они показались ему невыносимо далекими и чужими. Компания студентов, склонившихся над конспектами, скучающая девушка с айфоном, мама и сын лет пяти. Люди с чемоданами, с вокзала и на вокзал, люди из торгового центра, офисные работники, люди, проходящие мимо так, словно его здесь нет, их безразличные взгляды, не целевая аудитория.

Север схватил картонный стакан и с размаху швырнул его себе под ноги. Кубики льда разлетелись в разные стороны, кола вспенилась и зашипела на плитке.

– Я здесь, – сказал он, когда несколько посетителей с недоумением посмотрели на лужу, чтобы сразу вернуться к своим делам.

– Я здесь! – крикнул он и выскочил за дверь.

Я здесь…

* * *

Она пришла и очень удивилась, как у нас хорошо и чисто, красиво дома, я показал ей нашу со Светиком комнату, и мы стали пить чай, который она заварила. Я только говорил, где взять заварку и какие поставить чашки, и у нее был с собой вафельный торт, политый шоколадом, мы отлично проводили время. Она сказала, что я могу не говорить про свои ноги, если для меня это тяжело, но я подумал, что если расскажу ей, то она пожалеет меня, и я смогу ее отжарить. И я рассказал про няньку Русю и как она отдала меня Морячку и сидела на газоне пьяная, а он изнасиловал меня и выбросил, и два дня я умирал, но не умер, и еще я сказал, что говорю об этом только ей, мне не страшно и я знаю, что она никому больше не расскажет. А она так плакала, что я даже испугался, вдруг ей станет плохо или она даже умрет, но она не умерла, только плакала очень сильно, поэтому мне пришлось попытаться обнять ее, но это было очень сложно, и она села ко мне на колени, чтобы мне было удобнее ее обнимать. Я ее поцеловал сначала в щеку, но она не заметила, а когда я залез руками ей под майку, она попробовала вырваться, но я сказал, что у меня, возможно, такого больше никогда не будет и еще что я ее люблю, и предложил пойти в мою комнату. Она продолжала плакать, но согласилась, и у нас все произошло очень быстро, я ничего не умел и сразу кончил.

Я был так счастлив, очень счастлив в тот день! Потом мы лежали на кровати, она меня гладила и жалела, и спрашивала, о чем я мечтаю, а я сказал, что мечтаю спасать детей. Спасать их от таких, как нянька Руся. Я не заметил, как уснул, но Паяц не пришел, хотя я видел, что он тоже очень счастлив и даже танцует. Он сказал, что я все выполнил и он больше не будет меня ранить, и теперь у нас начнется новая чудесная жизнь. Я проснулся один, мамочка привела Светика из детского сада, и мы пошли гулять втроем, и ели мороженое, и немного устали, а вечером Светик приняла ванну и мы вместе читали книжку, но не про Крысолова, а новую.

Это был самый лучший день в моей жизни, а когда я уснул, Паяц зашел в комнату и взял подушку. Он сказал, что в новой чудесной жизни Светик будет нам мешать, и положил подушку ей на лицо. Я кричал, очень кричал внутри себя, но ничего не мог сделать. Паяц держал подушку, и я видел во сне, как моя сестренка умирает, а потом он приподнял ее так, чтобы она сидела, и приложил к лицу моей сестренки что-то маленькое, как будто хотел ее напоить, но воды там не было. Он ее отпустил, и она упала на подушку, я посмотрел на ее лицо, она не дышала и была уже синенькая. Паяц улыбнулся. Он положил рядом со мной предмет, который держал в руках, – это оказалась одна из матрешек Светика – и сказал, что сделал для нее сакреацию, потому что наша мамочка очень нехорошо поступила со мной. Из-за нее Морячок скинул меня с корабля, а теперь после детского садика она приводит Светика в магазин за водкой и по ночам одна на кухне пьет. Он сказал, что Светик теперь всегда останется со мной и она меня слышит, мы будем делать сакреацию для всех бедных детей и найдем им новых родителей, и они будут счастливы всегда. Он говорил: ну что мне сделать, чтобы ты не так сильно грустил по сестренке? Хочешь, я буду Крысоловом в память о ней? Ты ее никогда не забудешь!

Он исчез и вернулся в наряде Крысолова, как из нашей любимой книжки. Если бы я мог закричать, то кричал бы от ужасной боли, но я не мог. Утром я обклеил матрешку рваными газетами, а потом обтянул розовым сестренкиным носком. Из другого носка я сделал длинную мордочку и пришил ее, и мягкий маленький рог, потом нарисовал ей счастливое лицо, Светик любила единорогов, и я решил, что ей это понравится. Она всегда будет со мной.

…Сегодня у Светика день рождения, и мы празднуем, единорог лежит у меня в кармане. Никто не понял, что на самом деле случилось со Светиком, и делали следственный эксперимент, который показал, что из-за своих физических ограничений я не смог бы причинить ей вред в кроватке с высокими бортиками. Я знаю, мамочка все равно думает, что это я сделал, но не говорит, чтобы меня не расстраивать. Я просто раздавлен. Есть гости, вино и все эти маневры. Я так энергичен в своих пожеланиях, как будто Светик сидит напротив.

Сегодня после обеда я увидел Люс. Она сказала, что продала Китти, и отдала мне деньги, но меня ищет какой-то двоедушник, и он выглядит очень серьезно. Я подумал, что это принц, который точно за мной следит, но Люс сказала, что он не похож на принца, а похож на священника. Не знаю, как жить дальше. Я принял свои препараты, как обычно делаю перед сакреацией, и попросил мамочку не заходить ко мне до вечера, чтобы Паяц все решил.

Тупик, в котором все они оказались, выглядел вполне антропоморфно – как безобразная Люс, разглядывавшая его, словно присохшую к подошве жвачку. Без видимых на то причин Северьян был абсолютно уверен – она ему врала. И в том, что просто курьер, и в том, что не знает Сашу.

В сотый раз изучив куклу и не обнаружив ничего нового, Северьян открыл «Кудельку» в «Инстаграме». Дела были плохи, а потому желания быть рассудительным не осталось. Последним сообщением под фотографией заката, сделанной, похоже, из окна с не слишком чистым стеклом, было: «Совсем скоро здесь появятся новые детки! Ждете?» Он едва удержался, чтобы не швырнуть телефон в стену. Северьян заставил себя сделать вдох и выдох, отмотал ленту вниз, терпеливо рассмотрел фотографии кукол на предмет хотя бы малейших подсказок о том, где они сделаны, однако крупный план деталей не подразумевал. Как тупой, но отважный супергерой, он уже готов был последовать через полупуть за каждой из этих кукол, чтобы отыскать кукольника, но под всеми этими чертовыми зверюшками стояло издевательское «продано». Он проверил их все.