– Изрядно!

Он подошел к столу и уверенно отмерил свою дозу – полный стакан с прибавкой за счет сил поверхностного натяжения.

– Теперь все в сборе, – тихо сказал Миша.

Мы выпили, затопили камин. Общей беседы как-то не получалось, переговаривались между собой вполголоса. Я сел в кресло около Алины и, прожевывая закуску, разглядел присутствующих.

Нет, все-таки чертовски забавный народ – эти литераторы. Что за погибельная страсть может владеть одновременно вон тем лысым старичком в профессорских очках и вот этим долговязым пареньком? И ведь не только ими. Были здесь и другие. Была большая степенная дама, по виду из министерских жен, демократично вышедшая однако к народу в майке с Микки-Маусом. Был высокий радикальный брюнет в усах, только что сменивший, казалось, свой гусарский кивер и шпоры на спортивный трикотаж и шлепанцы. Были еще несколько человек и тоже все занятные типы, но подробно присмотреться к ним не удалось. От пережитых волнении и понесенных увечий я несколько устал и чувствовал, что веки не на шутку начинают слипаться. Огоньки свечей проплывали передо мной в мутном ореоле, а меж ними мелькали то чьи-то глаза, то всклокоченная борода, то искаженная бюстом физиономия Микки-Мауса, то усы начинающего гусара.

– Хорошо у вас, – пробормотал я, клонясь к плечу Алины. – Такие вы ребята симпатичные, веселые, живые…

Неожиданно в комнате наступила тишина, я ощутил нацеленные на меня взгляды, и сон мой прошел сам собою.

– Живые, симпатичные? – заговорил Бакалаврин, роняя одно за другим чугунные слова. – Мы, кажется, забыли, зачем пришли? Довольно! Подайте бумаги.

Ему осторожно протянули полиэтиленовый пакет веселенькой раскраски. В пакете оказались скомканные разрозненные страницы рукописей.

– Зря ты сразу уж так, Миша, – пробормотал я.

– Почему же зря? – Бакалаврин пожал плечами. – Рукописи эти отклонены семинаром и опубликованы не будут. Печально, конечно, но зато теперь, – он бросил в камин охапку листков, – пусть кто-нибудь попробует доказать, что они были плохи! Пусть докажет хотя бы, что они были не гениальны! А?! Ха-ха!!

Он смял еще несколько страниц и швырнул в огонь.

– Да разве это способ?! – возмутился я. – Ты же сам ничего не сможешь доказать! Фактом останется только то, что твои рукописи зарубили – а это уже оценка. Ты оставь хоть почитать что-нибудь. Вот мне, например. Я лицо незаинтересованное…

– Зарубили – это еще не оценка, – возразил Миша, – зарубить можно по причинам, которые прославят автора в веках. А вот «низкий художественный уровень» мне теперь не припаяешь, шалишь! Впрочем… – он выдернул из стопки сложенную газету и протянул ее мне, – возьми, если хочешь, почитай на досуге. С этим мне уже ничего не сделать – какая-никакая, а публикация. Факт истории. Остальные – в огонь!

Туча искр поднялась над дровами, когда в них ударила тяжелая пачка. Клубы дыма поплыли из камина в комнату, и чем сильнее разгоралась бумага, тем сильнее, гуще валил дым.

– Дымоход засорился, что ли? – забеспокоился я.

Все молча глядели в огонь.

– Надо заслонку пошире приоткрыть! – сказал я. И снова никто не шевельнулся.

В комнате между тем уже было сине. Не то, чтобы мы задыхались, но и просто нюхать этот дым особой радости, конечно, не было.

– Нужно сматывать удочки, – заявил я решительно, – а то угорим еще, чего доброго.

– Угу, – вяло отозвался Миша, – пожалуй, пора…

Однако никто так и не двинулся с места.

– Ну, чего сидим? – я с трудом поднялся, стараясь не опираться на больную ногу. – Давайте дам выносить!

– Нет, – сказал Бакалаврин, – ты первый.

– Как это первый? Чего бы вдруг? Ты, Бакалаврин, меня не серди, я страшен в дыму! Кстати, нужно будет еще камин затушить…

– Помолчи, инвалид!– Миша подошел к окну и широко его распахнул. – Камин я сам затушу. А ты идешь первым и всех принимаешь внизу, понял?

– Правильно, он же инвалид, пускай первым спускается! Будет остальных принимать! – послышался сквозь дым всеобщий гомон.

Я в нерешительности посмотрел на Алину. Она подмигнула мне, весело улыбаясь, и сказала:

– Только смотри, не урони!

– Ладно, – махнул я рукой. Сейчас не важно, кто первый, кто последний. Важно эвакуировать дам и ликвидировать очаг поражения, пока мы не провоняли весь «Флогистон».

Я подковылял к подоконнику и, осторожно перенеся через него больную ногу, в последний раз оглянулся. Огоньки свечей расплывались в дыму. Над ними мутно светились овалы лиц и глаза, глядевшие на меня в упор. «Иди же!» – читал я в каждом взгляде.

Несколько сильных рук, взяв под мышки, легко опустили меня на землю. Ночной воздух казался необычайно свежим. С деревьев капало. Темные окна «Флогистона» слепо уставились в чащу леса. Замок, как и прежде, пребывал в безмятежном покое, и только над моей головой из раскрытого окна каминного зала вытягивалась сизая пелена.

– Ну, – сказал я туда, в дымный полумрак. – Выходи по одному!

– Миша, Алина! Вы живы там?

Молчание.

– Эй, Бакалаврин! – позвал я испуганно. – Кончайте, ребята, что за дурацкие шутки!

Проклятая нога не позволяла как следует подпрыгнуть, чтобы заглянуть в комнату. Я хромал под окном взад – вперед, тщетно пытаясь понять, что происходит там внутри. Наконец, когда злоба и беспокойство мои дошли до предела, я увидел Бакалаврина.

Миша, мрачно сопя, влез на подоконник и тяжело спрыгнул ко мне.

– Вы что, обалдели там все? – набросился я на него. – Где остальные?

– Какие еще остальные? – поморщился Миша. – Там никого нет.

Он хотел было уйти, но я сгреб его за грудки и тряхнул изо всех сил.

– Ты что несешь, Бакалаврин? Где Алина, я тебя спрашиваю?!

– Не ори, идиот! – Бакалаврин отпихнул меня к стене. – Без тебя тошно! Нет никакой Алины. Неужели ты не понял, ЧТО мы сожгли? Рукопись, парень, это ведь не просто пачка бумаги, вместе с ней еще кое-что сгорает… Да, впрочем, тебе ни к чему. Пусти!

От сердито рванулся и, освободившись от меня, свернул за угол и исчез.

Некоторое время я стоял, тупо глядя ему вслед, затем перевел взгляд на окно. Пелена дыма стала прозрачной, комната понемногу проветривалась.

«Что это он тут нагородил? – подумал я сквозь неотвязный шум в голове. – Ничего такого быть не может. Ведь не спал же я, в самом деле!»

Но за окном по-прежнему было тихо.

Не стану описывать, каких усилий и мук стоило мне одно восхождение в каминный зал. Я должен был совершить это чтобы убедиться в здравости собственного рассудка. Но зал был пуст, камин погашен, пепел перемешан, дым рассеялся. Исчезли даже стаканы и тарелки – ничто не указывало на состоявшееся здесь застолье.