Кладбище для меня святое место. Но, отходя от могилы Олега, я не могу пойти ни к Ю. Богатыреву, ни к Каверину, ни к кому-то еще. У меня там только одна дорога. Я иду к нему и к себе, а потом возвращаюсь домой. Теперь я иначе вспоминаю. Когда я вспоминала одного Олега – вот тут я живу, а его нет, – мне было безумно трудно. Только сознание – Олег тут со мной, а я там с ним и у меня есть связь – все поставило на свои места.

Я этим не пользуюсь, но у меня есть ощущение, что когда нужна помощь или совет, я получаю их. Я с Олегом разговариваю, но не прошу ничего. Когда везет, я понимаю, что сделала что-то верно А вот когда мне сплошь начинает не везти, я чувствую, что заблудилась, и думаю – что-то, где-то не так, мне как будто протягивается невидимая рука. Он словно мне подсказывает. Вдруг я слышу голос по радио: «Сейчас Даль прочитает стихи Пушкина» или «Вы только что прослушали стихи Лермонтова в исполнении Даля». И меня осеняет: Господи, да вот же, он здесь, чего я переживаю. Все в порядке.

И вот случай. Мы сидим с Олей, и она все время крутит каналы по телевизору. Я беру у нее пульт, включаюсь в программу, в которой просто не могло быть названо имя Даля – «Золотая лихорадка». Я ее никогда не смотрю, я ее терпеть не могу. И вдруг я попадаю на нее и слышу: «Назовите кино– и телеработы О. Даля». Я знаю – мне был ответ: «Вот видишь, я даже сюда влез, чтобы сказать тебе, что я – рядом. Ты на меня попала, значит, все правильно».

Ирина Крылова. Брат мой.

Москва. Сентябрь – октябрь 1993 г.

Олег родился 25 мая в г. Люблино. Тогда это был зеленый подмосковный город Люблино-Дачное и в то время крупный железно-дорожный узел с депо и заводом. Завод этот МоЖеРеЗ, впоследствии ЛЛМЗ, являлся основным градообразующим предприятием и выполнял для города многие социально-экономические функции: проектирование и строительство, шефство над школами, организация и содержание летнего пионерского лагеря и т. д. Отец работал на этом заводе – он был направлен сюда по окончании МИИТа и здесь прошел путь от инженера до главного конструктора. (В 1995 году в связи с 50-летием Победы немецкая делегация посетила захоронения военнопленных немцев на Люблинском кладбище, и для них была организована экскурсия в Музей Трудовой славы ЛЛМЗ. И когда заведующая музеем дошла до стенда об отце, как об одном из основателей и руководителей завода, все заметно оживились («Не отец ли актера О. Даля?»), с большим интересом рассматривали диплом, фотографии, награды, грамоты, и все приобрело какую-то реальность, история ожила – экскурсия прошла с большим успехом.

Жили мы тогда в доме № 85 по Московской улице в «Гастрономе» (в то время многие дома в городе знали не по номерам, а по функциональному назначению организаций, в них находящихся: Гастроном, Почта, Банк, Аптека, Белый магазин, Серый магазин (по цвету здания, и т. д.)

Родился Олег, родители были счастливы. Они хотели и ждали сына, отец был горд и заранее выбрал имя – Олег. Это случилось в конце мая, а «завтра была война».

Когда уже в июне начались бомбежки Москвы и в Люблино недалеко от нашего дома взорвалась бомба, отец отправил нас с мамой сначала к бабушке в Воронежскую область, а в октябре, когда завод срочно перебазировали в г. Куйбышев на станцию Безымянка, а немцы подходили к Воронежу, отец приехал за нами и, с огромными мытарствами, перевез нас в Куйбышев.

Поезд остановили в Ряжске – в Москву уже не пускали, а в Ряжске скопилось множество составов, толпы народа с узлами и чемоданами, крики, плач, мама с плачущим 4-месячным Олегом в одной руке и с узлом в другой кричит мне, чтобы я не отставала (мне 8 лет, портфель в одной руке, узелок в другой). Наконец отец втискивает нас в вагон, мама пытается успокоить и перепеленать ребенка, ей освобождают кусочек полки, и тут обнаруживается, что она тащила его вниз головой. Мама разрыдалась, я реву… Мама попыталась покормить Олега грудью – молоко пропало… Поезд тащился еле-еле, часто останавливаясь в чистом поле, наконец, на одной из остановок близ какой-то деревни отцу удалось достать бутылку молока и хлеб…

Завод вернули из эвакуации уже весной 1942 года, как только запустили и наладили производство в Куйбышеве. Семьи работников завод перевез в октябре 1942 года.

Жили трудно, голодно. Мама (учительница младших классов, до рождения Олега работала в школе) устроилась в детский сад с Олегом, чтобы как-то подкормиться. Жили в 3-комнатной «коммуналке», но «коммуналке» родственной, а именно с семьей маминой сестры Надежды Петровны. Они вместе работали в детском саду со своими детьми – мама с Олегом, а Н.П. с Валерием – 1937 года рождения и Женей – 1939 года рождения. Муж Н. П. – Сергей Алексеевич Мельников – словесник, преподаватель русского языка и литературы, участник обороны Москвы. На рытье окопов застудил позвоночник, мучился болями в спине, перенес несколько операций и, в конце концов, оказался в инвалидном кресле.

Надо сказать, что завод всячески помогал своим работникам – да и всему городку. Он выписывал и доставлял дрова (ведь в квартирах на кухнях были дровяные печи, а в комнатах сами жители устраивали «буржуйки» для обогрева – водяное центральное отопление было отключено), организовывал закупки картофеля и овощей в деревнях, позже организовывал земельные участки под огороды на пустырях и т. д.

Детям, конечно, мало было дела до всех бытовых трудностей. Они вместе играли, ссорились-мирились, пропадали на улице. Тогда все делали себе самокаты из двух досок и двух шарикоподшипников, доставали материалы, кто где мог, и носились по тротуарам. Кроме того, у каждого был «колес» – это колесо, лучше диаметром побольше, и железный прут с загнутым на конце крюком. Колесо это катили, поддерживая и направляя с помощью прута, чем быстрее и дольше, тем выше класс. У нас в передней всегда была куча спортивного инвентаря: санки, коньки-«снегурки», 3-колесный велосипед – один на троих. «Это мой колес!» – «Нет мой!» – «Где мой колес?». «Ну почему колес? Не колес, а колесо» – поправляли взрослые, но бесполезно.

А еще были чеканки. Брался кусочек пушистого меха и к нему варом или клеем прикреплялась монета или, лучше, свинцовая битка – чеканка готова. Нужно было одной ногой подбить ее кверху и, переступая с ноги на ногу, подбивать ее снова и снова, чтобы как можно дольше держать ее в воздухе, насколько хватит сил и сноровки.

А еще устраивали концерты. В нашей так называемой «большой» комнате были двустворчатые двери – их открывали и закрывали как занавес. Публика сидела в комнате, а артисты «представляли» из передней, причем обычно это были экспромты без подготовки и репетиций, что-нибудь из детсада, школы или из радиопередач (они однажды писали в «Радего-комитет». Писали долго, как письмо к турецкому султану, да так и не отправили). Открываются обе половинки двери и Олег – маленькая фигурка в какой-то немыслимой накидке и шляпе объявляет: «Закончительная сцена из оперы Чайковского «Евгений Онегин» – Этакая поза с поднятой рукой и одна фраза речитативом: «Позор, тоска! О жалкий жребий мой!» – Убегает.

Летом 1946 или 1947 года Олег перенес очень тяжелое заболевание – фолликулярную ангину. Распухшее горло, температура – 40, мама не отходит от него, «мы теряем, мы теряем Алечку». Его положили в больницу, одного в бокс… Наконец кризис миновал. В больницу нас не пустили и мы втроем смотрели через окно – сидит в кроватке, худенький, весь какой-то прозрачный и тщательно протирает ваткой каждый пальчик – перед обедом вставать еще не разрешали.