Хильдрид кивала. Она никогда не участвовала в судебных поединках, самых трудных из возможных, но не раз и не два скрещивала меч с мужчиной. Теперь она вспомнила слова учителя — а что еще могло поддержать ее? Ситуация, несмотря на весь опыт Гуннарсдоттер, была критическая. Эйрик слишком силен, чтоб с ним могла сражаться женщина.

Раз или два секира проходила слишком близко от нее, может, даже слегка цепляла. Женщина не замечала. Она сопротивлялась, отбивалась от Эйрика изо всех сил, и даже время от времени наносила удары противнику, причем довольно чувствительные. Рулевое весло, у которого она просидела больше четверти века, закалило ее и укрепило не только руки, но и все тело. Она имела дар не уставать очень долго. Потом, правда, за это приходилось расплачиваться, и, конечно, с годами возможности ее становились меньше, а время отдыха — длиннее. Но что за беда? Главное — выжить и выручить своих товарищей.

В какой-то момент секира стала ходить медленнее, может, едва заметно, и все-таки Хильдрид обратила внимание, воспряла духом. Но мысль сбила движение. Меч ее ударил в щит, и тут сверху рухнула секира, прижала клинок к умбону. На лице Эйрика мелькнула насмешка. Хильдрид, действуя по наитию и предваряя его действие (нетрудно догадаться, что он собирался сделать дальше — хорошенько дернуть и вырвать меч, а потом тут же ткнуть секирой ей в лицо), она выпустила из пальцев рукоять, сложила правую ладонь в кулак и, не долго думая, врезала старшему сыну Харальда по челюсти.

Костяшки онемели от удара. Челюсть у Эйрика оказалась каменная. Мужчину занесло вбок, он всхрапнул, словно лошадь, которую силой подняли на дыбы, потерял равновесие, и, чтоб не упасть, попятился на два шага назад. Это дало Гуннарсдоттер время, чтоб подхватить с земли меч и поудобнее перехватить щит.

Кровавая Секира повернулся к ней всем телом, как поворачивается кабан, у которого вовсе нет шеи. Глаза у него налились кровью, на подбородке слева отпечаталось алое пятно — след ее удара. На лице застыло выражение ненависти — наверное, действительно не слишком-то приятно получать по челюсти, даже от женщины. Особенно от женщины. Он вдруг отшвырнул щит и схватил секиру двумя руками. Занес над головой.

Двойную силу такого удара Хильдрид не смогла бы отразить щитом, тот просто раскололся бы. Она отскочила, и секира глубоко вонзилась в землю. Эйрик рванул ее на себя, как дровосек, и тут женщина в развороте полоснула его мечом. Она действовала на инстинкте, которому ее опыт сам диктовал, что делать, и когда клинок врубился в потную шею старшего сына Харальда Прекрасноволосого, она лишь уверенно завершила движение, тут же развернулась и выставила перед собой щит, готовясь принимать удар.

Удар последовал, но он получился слабым, умбон выдержал. Хильдрид щитом увела секиру Эйрика в сторону, и тут, подняв глаза, с ужасом увидела, что знаменитое оружие сжимает в руках безголовое тело. Уткнув секиру в землю, тело стояло, а голова откатилась в сторону. Дочь Гуннара взглянула на тело, потом на голову с оскаленными зубами, и задышала чаще. А тело стояло. В безмолвии стояли и викинги, пораженные таким необычайным зрелищем. Они ждали, а обезглавленный Эйрик все не падал. Справившись с собой, женщина-ярл подошла и сильно толкнула его в плечо. Лишь тогда тело убитого рухнуло на землю.

Викинги стояли, в молчании глядя на нее. В первый момент она ждала, не понимая, что произошло, и что сейчас происходит с ней. Она смотрела на лежащего врага, будто не могла заставить себя понять, что победила одного из самых лучших воинов Нордвегр, что одолела и выжила, а Эйрик — нет. Голова кружилась, руки ослабели, ноги подкашивались, а Хильдрид не понимала, что с ней. Усталость? Или что-то другое?

Она взяла себя в руки, вздохнула несколько раз и развернулась к строю воинов теперь уже покойного Эйрика. С заметным трудом занесла меч и решительным шагом направилась к ним, надеясь, что ее намерения очевидны. Тот викинг, на которого она смотрела, невольно сделал шаг назад — должно быть, вид женщины, только что расправившейся с Кровавой Секирой, был страшен, да и мысль о колдовстве не могла не прийти ему в голову. Но потом он опомнился и изготовился к бою.

И тут же опомнились воины Хильдрид. Они внезапно сообразили, что их предводительница в одиночку собирается напасть на целое войско, ринулись вперед, за нею. Две армии схлестнулись, но даже в грохоте оружия о щиты не потонули яростные крики. Топча бездыханного Эйрика, викинги Хильдрид дрались с викингами Кровавой Секиры, выкрикивая: «Равнемерк!» Первые несколько минут Гуннарсдоттер дралась в полную силу, а потом появившиеся справа и слева воины ее отряда ненавязчиво оттерли ее из переднего ряда, вскоре и вовсе вынудили отойти назад.

Викинги Эйрика, конечно, были поражены и даже подавлены его смертью в поединке, тем более от руки воина такого невзрачного вида. Далеко не все знали, что Эйрик сражается с женщиной, Хильдрид была просто невысоким юнцом. Но отступать они не собирались, викингам непривычно сдаваться. Они яростно сопротивлялись, но все-таки отступали — понемногу, полегоньку, к своим кораблям.

Причина скоро стала ясна — с другого конца деревни бежали саксы с ирландцами. Должно быть, на том конце битва затихала, и Орм отправил часть людей на берег, расправляться со свежими силами Эйрика Кровавой Секиры. Саксы не хуже викингов врезались в строй врага и рубились не хуже — краем глаза Хильдрид замечала, как воины Кровавой Секиры медленно отступают, и чем больше саксов ввязывается в бой, тем быстрее идет отступление.

Рядом с Гуннарсдоттер возник Альв, и женщина испытала облегчение — значит, он жив. Викинг, забрызганный чужой кровью, с раной на щеке — к ней он прижимал ладонь — с порванными и окровавленными на колене штанами, смотрел на Хильдрид пристально и испытующе.

— Да-да, я знаю, — сказала она, с трудом улыбаясь. — Я знаю, что меч нельзя выпускать из рук. Я больше не буду.

— Даже не представляю, что тебе сказать, — ответил он. Отблеск улыбки в его чертах окреп, как вечерний морской бриз. — Ты вроде и сама все знаешь, а оружие из рук в бою выпускаешь. Ты понимаешь, что уцелела чудом, дура? Как же можно так поступать?

— Интересно, как иначе я могла бы оттолкнуть его от себя?

— Ну, что уж теперь говорить.

Он потянулся к ней и обнял за плечи. Он был без шлема, нагнулся, прижался к ее плечу рассеченной щекой. От него исходили волны любви, в которых дочери Гуннара было приятно и спокойно, как ребенку в объятиях матери. Женщина призакрыла глаза, наслаждаясь этим чувством. Она кому-то нужна, ее кто-то любит всем сердцем. И дело не в том, что она любила Альва — в своих чувствах к нему она никак не могла определиться, но то, что он — не Регнвальд, дочь Гуннара понимала слишком хорошо. Дело в том, что если женщине не о ком заботиться, и если о ней не заботится никто, если она не испытывает любви и не чувствует своей нужности, она дичает, как пес, попавший в волчью стаю.

— Залижи мне щеку, — попросил викинг и нагнулся.

Она осмотрела рану — мелочь, царапина, но даже такая может воспалиться. Можно, конечно, и промыть, можно наложить травы, но самым верным способом считалась в таких случаях слюна — целебная, как полагали. Хильдрид потянулась и стала зализывать Альву щеку. Это было похоже на ласку, на поцелуй, но сейчас дочери Гуннара было не до ласк. Женщина попыталась оторвать край рубашки, но ткань была надежная, новая, льняная, и ее ослабевшим рукам не поддавалась. Тогда она отошла в сторонку, к потоптанным кустам, где на паре веток еще сохранились листочки, и оторвала несколько. Приложила к щеке Альва.