Почему я пою дифирамбы тому же человеку, чью работу критиковал в главе 2? Вспомним о том, что я критиковал литературу по теории рационального выбора в одном-единственном аспекте: на вид эта теория отвергает функционализм, а по факту – нет. И те же самые книги достойны одобрения в других отношениях. Хотя формальная теория Старка стоит на том, что религия – это побочный продукт, в большей части его работ такой взгляд не поддерживается. Давайте посмотрим, как Старк пишет яркий портрет раннехристианской Церкви, изображая ее как единый организм, адаптированный к выживанию и воспроизводству в хаосе Римской империи.

И да, это был хаос. Многие представляют типичный римский город по фильму «Бен-Гур», но на самом деле эти города были невероятно перенаселены, грязны и уязвимы для катастрофических бедствий. Вот какие обрушились на Антиохию:

Была еще одна существенная сложность: жители римских городов принадлежали к различным этническим группам и ненавидели друг друга лютой ненавистью. Стены не только окружали Антиохию, защищая ее от вражеских сил – их возводили внутри города, стремясь разделить его этнические части: македонцев, критян, киприотов, аргивян, гераклейцев, афинян, сирийцев и евреев (157). В подтверждение предыдущего раздела главы заметим, что с ростом города евреев в нем стало заметно больше (Meeks and Wilken 1978). О социальной среде города, сформировавшей фон для раннего христианства, я не смогу сказать лучше, чем сказал в своем заключении Старк:

Да, на этом фоне раннехристианское общество, должно быть, выглядело прекрасным. Гармоничная культура сумеет выжить посреди такого хаоса лишь при наличии механизмов, которые позволят ей изолироваться. Показательной будет аналогия с живой клеткой. Благодаря мембранам в клетке протекают изумительно сложные самоподдерживающиеся процессы – в то время как внешний мир пребывает в хаосе. Представление о группах как об организмах призывает нас искать нечто похожее – определяемые культурой мембраны, благодаря которым внутри групп, пребывающих посреди хаоса окружающего мира, могут протекать высокоорганизованные, поддерживающие сами себя, социальные взаимодействия. И мы уже отмечали, что многие формы иудаизма обладают культурной мембраной, затрудняющей как вход в эту религию, так и выход из нее. Поскольку социальная физиология таких религиозных групп позволяет им успешно выживать и воспроизводиться в окружающих условиях, эти мембраны сохранились до сегодняшнего дня. Возможно, наиболее радикальным нововведением раннехристианской Церкви стало то, что и культурную мембрану, и социальную физиологию, сравнимую с теми, какими обладали приверженцы иудаизма, Церковь давала любому, кто пожелает в нее войти, независимо от этнической принадлежности. «Проницаемость» в плане вхождения и «непроницаемость» в плане отношений с другими людьми – это шедевр социальной инженерии. Любой мог стать христианином, но от тех, кто им стал, ожидалось кардинальное изменение образа жизни под властью единого Бога в тесно связанном сообществе, способном с легкостью проводить в жизнь новые нормы.

Модели поведения, предписанные раннехристианской Церковью, были куда более адаптивными, нежели те, что практиковались в римском обществе. Мы, как правило, допускаем, что половое влечение и естественная потребность иметь детей сами собой приведут к рождению малышей. Никто не должен велеть населению расти: оно просто растет, насколько позволяют доступные ресурсы. Тем более странно, что римская культура в ходе развития стала испытывать неприязнь к биологическому воспроизводству – несмотря на доступность ресурсов. Отчасти проблема заключалась в том, что в римском обществе в высшей степени доминировали мужчины, желавшие повысить свой статус, а брак и создание семьи казались им непривлекательной перспективой. Девочек убивали столь повсеместно, что Рассел (Russell, 1958) определял соотношение полов так: в Риме на каждые 100 женщин приходился 131 мужчина; в Италии, Малой Азии и Северной Африке – 140 мужчин. Предпочтение сыновей, возможно, окажется адаптивным в масштабах единого патриархального рода на фоне других родов, но может иметь пагубные последствия в масштабах всего общества[50]. Естественно, римляне испытывали половое влечение, как и все, но находили возможности удовлетворять его способами, не приводящими к воспроизводству – к таким способам относились гомосексуализм и нерепродуктивные гетеросексуальные практики. Женщины часто зачинали в таких обстоятельствах, что потом приходилось прибегать к аборту – операции, самой по себе опасной для жизни. Все это знакомо нам и сейчас, но мы редко думаем о том, как такие действия влияют на рост населения. А если задумаемся, то, вероятно, скажем: ладно, может, хоть с перенаселенностью так разберемся. А у римлян это привело к кризису недонаселенности. Юлий Цезарь пытался сделать так, чтобы римлянки больше рожали: если в семье было трое детей или больше, император даровал их отцу земельный надел, а кроме того, Цезарь даже рассматривал идею законопроекта, запрещающего безбрачие. Подобную политику проводили впоследствии и другие императоры, но напрасно. Как пишет Боак (Boak 1955, обсуждение в книге: Stark 116), «[политика, ставящая] цель поощрить семьи рожать по меньшей мере трех детей, была умилительно бессильна». К началу христианской эры численность населения империи стала снижаться даже в хорошие годы, когда не свирепствовали эпидемии, и для поддержки государства постоянного требовался приток поселенцев из «варварских племен».