Часа через два Гапоненко наконец вернулся в знакомый дворик. Каково же было его возмущение, когда он увидел, как неизвестная личность тащит из-за куста саквояж Воронова!

— Стоять! — сквозь зубы прошипел майор, снимая револьвер с предохранителя.

Личности этот щелчок показался громом небесным. Его разбудил звук выстрелов за стенкой, потом звон стекла. Он выглянул в окно — как раз в это время раздался и свисток. Ему показалось, что перед тем за куст что-то спрятали. С одной стороны, выходить было боязно, но любопытство пересилило. Он подождал, пока разошлось участники переполоха, пока угомонились проснувшиеся жильцы — кажется, кроме него никто ничего не заметил — и, замирая при каждом шорохе, осторожно двинулся к кусту. Он только откопал спрятанный саквояж, как услышал за спиной голос, выпустил из рук саквояж и затрясся всем телом.

— Фамилия? — грозно спросил его суровый незнакомец. — Где живешь? Отвечать немедленно!

— Са-Са-Самойлов, — наконец выговорил он. — Из четырнадцатой.

— Домой шагом марш! — скомандовали ему. Испуганно пятясь, Самойлов не отрывал взгляд от его руки, из которой вороненым дулом смотрела смерть. Он боялся повернуться — вдруг выстрелят в спину? Так и попятился до подъезда, буквально ввалившись в его темное, знакомо пахнущее нутро.

Лишь захлопнув дверь своей комнаты, он облегченно перекрестился, повторяя: "Пронесло! Слава тебе, Господи, пронесло!" Он не знал, что уже поздно, что ничего не обошлось: на следующую ночь за ним пришли, и любопытный Самойлов никогда больше не вернулся в свою комнату…

А Дмитрий Ильич пришел домой около трех часов ночи. Грудь его распирало от радости: удалось! Он вымылся в ванне, переоделся в халат и только потом, на кухне открыл саквояж — клад был здесь! Воронов даже не потрудился прикрыть его чем-нибудь — драгоценности полыхнули на свету холодными огоньками. Их было много. Очень много.

Дмитрий Ильич достал початую бутылку коньяка, крякнув, выпил рюмочку, чего прежде в одиночку никогда не делал, и пришел в ещё лучшее настроение. Никто, никто не знает о его сказочном богатстве! А вот как с ним обойтись, нужно подумать. Он сунул саквояж в старый шкаф в коридоре, где хранилась всевозможная рабочая одежда. Заглядывали сюда лишь по случаю. Затем проскользнул в спальню и разбудил Катерину. Стал целовать её как одержимый, как когда-то давно, будто найденное золото отворило запертый поток его чувств. Но нет, это не было возрождением чувств, это было торжество триумфатора, которое именно сейчас с ним должен был кто-то разделить! Пусть и у жены будет праздник!

Катерина никак не могла понять причины его безудержного веселья среди глубокой ночи! — и поначалу отбивалась шутя:

— Митя, ополоумел ты, что ли, я сплю, не мешай!

Но потом поняла: не отобьется: отдалась на волю его рук и так никогда и не узнала, почему так радостно и неистово любил он её в ту ночь?!

Днем Гапоненко купил в коммерческом магазине дорогие швейцарские часы и гравер под его диктовку вывел на крышке: "Яну Поплавскому за проявленное личное мужество при выполнении ответственного государственного задания. Петерс". Только так и не иначе! Кто станет проверять, знает ли о том сам Петерс? И кто укорит майора Гапоненко за проявленную инициативу: купить на свои личные деньги подарок студенту, который оказал серьезную услугу ГПУ!

Воронова-Веденеева-Рагозина он "отдал" лейтенанту Гололобову. Этот молодой карьерист — Гапоненко сразу его раскусил — с фанатичным блеском в глазах особым умом не отличался, но рвением… Он втайне мечтал раскрыть заговор такого государственного значения, чтобы его повысили в должности сразу до капитана. Быстрое продвижение по службе привлекало Гололобова не какими-то особыми благами и привилегиями, а возможностью немедленно, сразу облагодетельствовать все человечество, совершив мировую революцию.

Нынешние руководители государства преступно медлили с этим. Все потому, что у власти стояли люди немолодые, с консервативным мышлением, а молодые, решительные, отчаянные парни вынуждены были годами дослуживаться до более-менее ответственных должностей, а время уходило!

Ни о кладе, ни о причастности парикмахера Веденеева к убийству Флинта или капитана второго ранга Романова следователь Гапоненко даже не обмолвился. Сумеют найти эту связь — пожалуйста! Но вряд ли при той поспешности, с какой рассматривались и сдавались дела в ОГПУ, лейтенант мог до этого докопаться. Он и так получил много: раненого преступника, который ещё может говорить, рапорт майора о том, как в личной беседе за день до гибели военврач Крутько сообщил, что вроде бы встретил своего бывшего пациента, белого офицера, который работал теперь почему-то парикмахером и под другой фамилией. Проведенная работниками ОГПУ при содействии гражданских лиц проверка подтвердила, что парикмахер Веденеев, у которого убитый накануне брился, в действительности белый офицер Михаил Михайлович Воронов, прибывший в Москву для организации заговора с целью свержения советского правительства. Поняв, что Крутько может его опознать, Воронов зверски убил врача. При задержании Воронов оказал представителям ОГПУ сопротивление и был ранен.

Гололобов радовался, что начальник оказал ему доверие и поручил это дело: оно явно повлечет за собою повышение в звании! Тем более что у Воронова оказался пособник — сосед по квартире, некий Самойлов. Слизняк! Он не выдержал первого же серьезного допроса. Уж лейтенант постарался нажать на него как следует: очень он был зол на этих буржуйских недобитков!

Гапоненко внимательно следил за ходом следствия. Воронов уже на третий день после ранения смог отвечать на вопросы следователя Гололобова. А поскольку о драгоценностях его никто не спрашивал, сам он не обмолвился о саквояже ни словом, справедливо полагая, что в таком разе ему тут же привесят и убийство Романова, и убийство Рагозина. От убийства военврача он надеялся откреститься. Правда, столкнувшись с железной непробиваемостью лейтенанта, он усомнился в благополучном исходе и однажды попытался бежать, не полностью оправившись от раны. На этот раз не в меру ретивый солдат охраны выстрелил в беглеца несколько раз. Два выстрела оказались смертельными.

Как-то вечером после работы майор Гапоненко решил нанести визит Светлане Крутько. Как он сам себе объяснил, чтобы поинтересоваться её здоровьем, не нужно ли ей чего. В конце концов, он, хотя и невольно, содействовал её несчастью, да и в найденном богатстве, наверное, была часть, принадлежавшая её погибшему мужу. Черный Паша не оставлял без помощи вдов и детей своих погибших товарищей. Крутько не был его соратником, но справедливость требовала помочь оставшейся безо всяческой поддержки жене. Как потихоньку узнал Гапоненко, и в школе её дела шли не блестяще, а новый директор осторожно намекнул, что неплохо было бы товарищу Крутько поискать себе другое место работы, так как и сослуживцы, и дети не смогут теперь относиться к ней с прежним доверием.

Словом, Светлана осталась одна, без друзей — не принимать же в расчет этого щенка Поплавского! — и если он ей хоть чуточку нравится… Дальше Дмитрий Ильич додумывать не хотел…

Правда, чем ближе подходил он к дому, в котором жила Светлана, тем тревожнее становилось у него на душе: а если прогонит, если все же решит, что он виноват во всем?