Тогда боцман нанес ему удар здоровой рукой, той, на которой было кольцо, и зверь покатился по берегу, скуля как побитая собака, но это продолжалось всего какое-то мгновение. Он повернулся мордой к врагу и зарычал. Боцман подхватил саблю здоровой рукой.

Слаадер вновь пошел в атаку, и вдруг, совершенно неожиданно, его голова треснула, словно упавшая на землю переспелая дыня. Его тело зашаталось, он еще раз попытался взмахнуть саблей, но свечение его татуировок потускнело, и он рухнул на песок.

В нескольких ярдах от нас стоял Пятница с приложенным к плечу мушкетом. Его выстрел опять попал точно в цель! На мгновение он уставился на зверя, и через закопченные линзы сознания я с радостью увидел, что Пятница воспринимается не как мясо, а как член стаи, которого нужно защищать. И не успела эта мысль, вернее, не мысль, а смутное ощущение, промелькнуть у меня в голове, как я понял, что смотрю на своего слугу собственными глазами, а не глазами зверя. Ноги у меня подкосились, и я повалился на песок неподалеку от обезглавленного тела Слаадера.

— Хозяин! — воскликнул Пятница, метнув свирепый взгляд на труп боцмана-пирата. — Твоя в порядке?

Я чувствовал, как зверь успокаивается во мне, и посмотрел в глаза моему верному слуге.

— Мы в порядке, Пятница, — ответил я. — Мы сейчас в большем порядке, чем когда бы то ни было.

Затем мы прямо на берегу сожгли труп боцмана, и Пятница помог мне добраться до нашей крепости и уложил меня в гамак, в далеком прошлом принадлежавший погибшему помощнику капитана, имя которого я так никогда и не узнал.

Я спал очень крепко до тех пор, пока не был разбужен неожиданным пушечным выстрелом. Быстро вскочив, я услышал, как кто-то обращается ко мне:

— Губернатор, губернатор! — и узнал голос Бёрка.

Поднявшись на вершину холма, я увидел, что он уже там. Он указал мне на корабль и заключил меня в объятия.

— Дорогой друг и спаситель, — сказал он, — вот ваш корабль, ибо он полностью принадлежит вам, как и все мы и всё, что на нем находится.

Я взглянул на море и действительно увидел корабль, покачивавшийся на волнах примерно в полумиле от берега. Он снялся с якоря, как только Бёрк завладел им, а поскольку погода была ясная, то капитан велел направить его к устью моей речки. Корабль теперь стоял почти напротив того места, где я когда-то причаливал плот, то есть прямо у порога моего дома.

Я уже чувствовал вкус свободы. Большой корабль стоял наготове, чтобы увезти нас с Пятницей с острова туда, куда я пожелаю. В первые минуты я был не в состоянии вымолвить ни единого слова. Бёрк заметил, до какой степени я взволнован, и, достав из кармана флягу с ромом, специально принесенную для меня, дал мне отхлебнуть из нее. После этого я сел прямо на землю.

Бедняга и сам не мог опомниться от радости, хотя она не была для него такой неожиданной, как для меня. Он сказал мне тысячу самых добрых и ласковых слов, стараясь помочь мне успокоиться и взять себя в руки. Однако я был до того взволнован, что никак не мог прийти в себя. Наконец от душевного волнения слезы хлынули из моих глаз, и через некоторое время я вновь обрел дар речи. Теперь настала моя очередь обнять капитана, моего спасителя, и мы оба возликовали.

Мы немного побеседовали, а потом капитан сообщил, что принес с корабля кое-какое угощение, которое не было разграблено во время мятежа. С этими словами он громко окликнул находившихся в лодке матросов и велел доставить на берег вещи, предназначенные губернатору. Подарок оказался таким, словно я собирался остаться на острове, а не уехать с ними.

Во-первых, капитан привез мне целый погребец великолепных спиртных напитков, шесть больших бутылок мадеры, два фунта превосходного табака, двенадцать здоровенных кусков говядины, шесть кусков свинины, мешок гороха и около ста мер сухарей.

А кроме этого, что было в тысячу раз ценнее, он привез мне чистые рубашки, прекрасные шейные платки, башмаки, шляпу и пару чулок, а также один из своих костюмов, почти не ношенный. Одним словом, он одел меня с головы до пят. Для человека в моих обстоятельствах это был очень щедрый и приятый подарок, но как же неловко, непривычно и неуклюже я чувствовал себя в этой одежде, впервые за много лет облачившись в подобный наряд!

По окончании всех церемоний, когда все это добро было перенесено в мои крохотные апартаменты, мы принялись рассуждать, как нам поступить с пленниками. Надо было решить, следует забрать их с собой или нет. Особые сомнение вызывали два человека, которые, по мнению капитана, были неисправимы и упрямы до крайности. Бёрк сказал, что это такие мерзавцы, которые не заслуживают снисхождения. Если бы он и взял их на борт, то только закованными в кандалы и только для того, чтобы отдать их под суд в первой же английской колонии, куда зайдет корабль. Я понял, что капитан не на шутку обеспокоен перспективой пребывания этих негодяев на корабле.

Тогда я сказал, что, если он пожелает, то я попытаюсь сделать так, чтобы эти вышеупомянутые матросы сами попросили, чтобы их оставили на острове, впрочем, предупредив капитана, что это равнозначно замене одного приговора другим.

— Я был бы искренне рад, если бы это получилось, — сказал капитан.

— Ну, тогда я пошлю за ними и поговорю от вашего имени.

И я попросил Пятницу и двух заложников сходить в пещеру, привести пятерых мятежников в мою летнюю резиденцию и сторожить их там до моего прихода.

Через некоторое время я появился там в новом платье, и теперь меня снова называли губернатором. Когда все собрались и капитан Бёрк сел рядом со мной, я приказал привести ко мне пленников и сказал им, что располагаю подробной информацией об их злодейском поведении по отношению к капитану и о том, как они захватили корабль и намеревались стать пиратами. Однако Провидению было угодно, чтобы они сами упали в ту яму, которую готовили другим.

Я сообщил им, что по моему приказу корабль был отбит. Теперь он стоит на рейде, а они вскоре получат возможность посмотреть, как поплатится за свои злодеяния их новый капитан Дойл, которого вздернут на нок-рее.

Хотелось бы знать, что они скажут в свое оправдание, чтобы я не повесил их как пиратов, ибо мой пост не оставлял им сомнений в том, что я имею полномочия распорядиться именно таким образом.

Один из них ответил от лица остальных, что они могут сказать только одно: когда они были арестованы, Бёрк обещал сохранить им жизнь, и они умоляют меня о помиловании. Однако я ответил, что не знаю, на какую милость они могут надеяться. Что касается меня самого, то я принял решение покинуть этот остров со всеми моими людьми и отправиться в Англию. А Бёрк может доставить их в Англию только в качестве арестантов и отдать под суд за учиненный ими мятеж, и их непременно казнят. Что до меня лично, то, по моему мнению, им было бы лучше всего довериться судьбе и остаться на острове. Если они согласятся на это, то я не стану настаивать на их казни, и они смогут жить здесь после моего отъезда. В то же время я предупредил их о том, что этот остров — мрачное место и что такое решение нельзя назвать снисхождением.