Известно и другое: 14 марта 1939 года Поликарпов застрелился.

Как и где казнили тогдашних «врагов народа»? В том же дневнике Шапориной содержится запись о том, как в ночь с 21 на 22 октября 1937 года она проснулась от звуков выстрелов — и решила, что это «расстрел каких-то живых и, вероятно, неповинных людей». Горожане тогда жили в напряжении, сомнений нет, однако известно достоверно: место и время казней власть держала в строжайшем секрете. Приказ № 00447 прямо предписывал проводить расстрелы «с обязательным полным сохранением в тайне времени и места приведения приговора в исполнение».

Поскольку архивы тех расстрельных лет долго находились под спудом, да и сегодня открыты далеко не всем, восстановить полную картину происходившего трудно. Вот и Анатолий Яковлевич Разумов, через руки которого прошло огромное количество личных дел расстрелянных, пишет весьма осторожно: «Из предписаний на расстрел и конвойных документов следует, что приговоренных к расстрелу жителей области доставляли в Ленинград на Нижегородскую улицу, 39, в Отделение тюрьмы ГУГБ (ОДПЗ, отделение Дома предварительного заключения). Туда же переводили перед расстрелом заключённых из тюрьмы ГУГБ (ДПЗ) на улице Воинова (Шпалерной) и 1 — й следственной тюрьмы («Кресты») на Арсенальной набережной. Значит, массовые казни совершались именно в тюрьме на Нижегородской, вместительной и с удобными подъездными путями».

Нижегородская, поясним читателю, это нынешняя улица Академика Лебедева: такое название она получила в 1949 году.

Расстреливали также в урочище Койранкангас на территории известного читателю Ржевского артиллерийского полигона — правда, в другой его части, ближе к поселку Токсово. Здесь начали расстреливать и хоронить еще в конце 1920-х, а в эпоху большого террора продолжили. Именно здесь, по данным исследователей террора, в декабре 1937 года были расстреляны 509 заключенных, доставленных из Соловецкого лагеря особого назначения, в числе которых был богослов и философ Павел Флоренский. Акт о расстреле подписал А.Р. Поликарпов. Всего, по оценкам историков, в урочище погребены свыше 30 тысяч человек.

Анатолий Разумов сообщает также о том, что приговоры тогдашним смертникам, как правило, не объявляли: «Говорили, что переводят в другое место, ведут на профосмотр или медосмотр», забирали личные вещи, связывали за спиной руки, сверяли «установочные данные» — и отдавали в руки палачей. «Прокурорского и медицинского наблюдения за казнью не было. Расстрел как высшая мера наказания в 1937–1938 годах не всегда означал расстрел на практике. В разных городах, в зависимости от местных обстоятельств, применялись удушение, утопление, оглушение дубинами по голове, доставка к месту казни в фургонах с выхлопными газами или в грузовиках, крытых брезентом поверх штабеля заключенных с кляпами во рту, и даже, как выяснила в годы реабилитации Комиссия Президиума ЦК КПСС, зарубание топорами. Известно, что ленинградские чекисты стреляли, а также применяли в расстрельных операциях деревянные дубины».

И еще наблюдение: указанные в официальных документах даты расстрелов далеко не всегда верны, человек иногда был жив и месяцы спустя. В деле известного писателя Сергея Колбасьева стоит дата расстрела 30 октября 1937 года, однако из других документов видно, что перевод его на Нижегородскую состоялся 21 января 1938-го.

Почему такое случалось? Иногда приговоренного «отставляли от операции» для проведения дополнительных допросов, для уточнения «установочных данных». А иногда приговор выносили в отдаленных от Ленинграда судах, и хотя срок на его исполнение давался судом обычный — 24 часа, но как за сутки доставишь заключенного на Нижегородскую? Вот и указывали в отчете дату полагающуюся, а приговоренных «достреливали» позже.

После расстрела — последний путь, и у многих жертв большого террора он лежал в урочище Левашовская пустошь близ железнодорожной станции «Левашово». Здесь легли в землю — в числе прочих — поэты Борис Корнилов, Бенедикт Лившиц и Николай Олейников. В Левашовской пустоши не расстреливали, слишком уж близко находились жилые строения, а только хоронили. Этим целям урочище служило с сентября 1937 года, когда участок Парголовского лесхоза передали в ведение НКВД «для спец. назначения». По официальной статистике, всего в пустоши обрели последний покой 19 450 человек; историки большого террора называют цифры кратно большие — до 46 с лишним тысяч захороненных, из которых 40 тысяч расстрелянных по политическим статьям.

Спорные цифры, особенно если вспомнить, что даже на пике большого террора казненных в Ленинграде было вчетверо меньше.

Конец страшной ежовщины пришел 17 ноября 1938 года с принятием постановления Совнаркома и ЦК ВКП(б) «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». В нем осуждались перегибы на местах и сообщалось, что «враги народа и шпионы иностранных разведок, пробравшиеся в органы НКВД как в центре, так и на местах, продолжая вести свою подрывную работу, старались всячески запутать следственные и агентурные дела, сознательно извращали советские законы, производили массовые и необоснованные аресты». Вывод: «За малейшее нарушение советских законов и директив партии и правительства каждый работник НКВД и Прокуратуры, невзирая на лица, будет привлекаться к суровой судебной ответственности».

Некоторые видные сотрудники ленинградского управления НКВД в самом деле были тогда арестованы и расстреляны за то, что «нагло искривляли карательную политику советской власти».

В их числе был недавний начальник особого отдела Балтийского флота капитан госбезопасности М.М. Хомяков.

Оттого палач Александр Поликарпов и застрелился: боялся, что за ним придут свои же.

Когда в ноябре 1938 года большому террору дали отбой, в Ленинграде обнаружилось, что 999 человек, приговоренных к расстрелу, еще не казнены. С ними поступили на удивление гуманно: дела тех, кто уже умер в тюрьме, были закрыты, а по остальным начали пересмотр дел.

Некоторые недавние смертники тогда получили свободу прямо в зале суда.

Военный трибунал в блокадном Ленинграде. Расстрелы за спекуляции, участие в расхищении хлеба, людоедство, бандитизм. Конец несостоявшегося губернатора Ленинграда. Казни на оккупированных фашистскими войсками территориях. Последняя публичная казнь в городе: «Точка опоры ушла из-под ног осужденных».

Прежде чем подойти к событиям времен Великой Отечественной войны, предоставим еще несколько строк статистике. Известный уже читателю историк спецслужб Василий Бережков приводит такие данные по расстрелянным в Ленинграде вплоть до 1945 года:

1939-й — 72 казненных,

1940-й — 163,

1941-й — 2503,

1942-й — 3621,

1943-й — 526,

1944-й — 193,

1945-й — 115.

Статистика тут красноречива. Предвоенные расстрелы, как нетрудно понять, — это и казни некоторых ежовских палачей, и расправы с недобитыми еще врагами народа, и дань шпиономании тех лет. Приведу лишь две фамилии: ленинградцы Константин Петрович Витко и Алексей Николаевич Васильев, оба были приговорены к смертной казни за шпионаж и измену Родине, приговор был приведен в исполнение 3 июля и 23 сентября 1939 года соответственно.