Мы остановились в придорожном кафе, чтобы дети могли перекусить. Подошли к холодильнику, взяли воды. Смущенно посмотрели друг на друга, Костантино мне подмигнул:

– Пойду в туалет.

Мы следовали инстинкту. Как обезглавленные куры, мы по инерции продолжали бежать вперед. Толстуха в синих перчатках, толкающая перед собой тележку, увидела, как мы заходим в мужской туалет. Я бросил на блюдце один евро. Последняя кабина всегда самая удобная. Мы зашли и закрылись. И несколько секунд мы, крепко обнявшись, стояли за дверью. Когда мы вышли, то увидели Ленни и Джованни в мужском туалете. Он стоял в одной из кабинок, дверь была открыта. Так мы все четверо оказались в одной кабинке.

– He was pissing his pants, dad[36].

Ленни смущенно улыбалась, – казалось, ей еще более неловко, чем нам. Я поднес руку к сердцу. Как бы меня не хватил инфаркт. Грудь затвердела, точно плита. «Господи, сделай так, чтобы она не догадалась». Потому что в этот момент я понял, что больше всего на свете я боюсь того, что Ленни увидит, кто я. Если она узнает, я никогда не обрету покоя. Так что, пока мы едем, дорога кажется мне закрученными черными рельсами американских горок, которые поднимаются, а затем резко падают вниз, как и страх у меня в груди.

Мы съезжаем с дороги, море уже совсем близко. Голубая бесконечная марля. Паркуемся, идем на пляж. Недавно прошел дождь, на песке еще не просохла тонкая корка, еще не выветрился свежий запах нахлынувшего на берег моря, вернувшегося в пучины. Ленни скинула одежду и побежала к воде. Она такая тоненькая и изящная, а я – бледный, костлявый, замерзший. Я стою в футболке, а в меня летят холодные брызги. Приходится сдаться, и все мы окунаемся в море. Костантино прыгает между волнами, я смотрю на его огромное тело, свет бьет мне в глаза… Я понимаю, что каждая секунда этого чудесного дня задумана где-то свыше специально для нас, и наконец-то мне кажется, что Бог нас любит, любит каждого человека, со всеми его недостатками. Теперь Костантино плавает вместе с сыном. Они погружаются в воду, все еще холодную после недавнего шторма. Костантино потрясающе плавает, он сильный и легкий, он быстро рассекает воду, и кажется, что он просто идет по воде, не делает ни малейших усилий. В воде он другой человек, в море он свободен. Джованни тоже нравится море. Отец приучил его к воде с малых лет, он плавает на свой манер, вывернув голову и резко запрокидывая тело.

Они долго плывут вперед, Костантино изредка поднимает голову, чтобы выплюнуть воду, – он кажется огромным дельфином, который скользит по волнам рядом с маленьким утенком. Он возвращается на берег, везя сына на плечах, легкое тело Джованни прижалось к его спине, как раковина. Эта сцена мне знакома, точно я видел ее тысячи раз. Он стоит в нескольких шагах от меня, и я спокоен. Мы плаваем в одних и тех же волнах.

Ленни лежит на песке, она загорает. Костантино берет меня за руку и целует ее. Джованни лежит рядом, но он не выдаст. Я чувствую, что за это я даже люблю его, я благодарен, что он все видит, но ничему не удивляется. Его мир куда лучше нашего. Его ограждает от нас не осуждение, а страдание и боль. В его взгляде можно узнать животное, прожившее несколько жизней. Я встаю и иду за мороженым, Джованни ест, положив его на полотенце.

– Смотри, перебьешь ему аппетит перед ужином, – говорит мне отец. – Легко разбаловать ребенка, а потом просто исчезнуть.

Он улыбается. Ну уж нет. На этот раз я не исчезну, я хочу состариться рядом с ним, с ними обоими. Джованни разволновался: когда отец рядом, он ведет себя хуже.

– Он просто ревнует.

Мы смотрим на спины наших детей, виднеющихся у линии прибоя. Ленни показывает Джованни, как построить замок из песка, но он просто прыгает по нему и все ломает. Потом он начинает копать, и кажется, что ему это нравится. Ленни подыгрывает ему, и вот они копают вместе. Наконец Джованни залезает в яму и Ленни засыпает его песком. Они поворачиваются к нам, оба по уши в песке.

– At least he’ll stay still for a while[37].

На пляже появляются люди, мы уходим. Останавливаемся, чтобы пропустить семьи с зонтами и надувными крокодилами. Джованни не хочет идти, отец взгромождает на свою шею его тело переростка и поднимается вверх. С него течет пот, глаза смотрят вниз, на тропу. Я иду за ним и снова вижу его спину, растяжки на коже… То, как мы шагаем вверх против людского потока, спешащего вниз, еще раз напоминает мне о жизни, которую мы прожили.

Мы открыли коробки, съели две пиццы, выпили пива. Кожа у нас обгорела. У меня на макушке можно жарить яичницу. Джованни плюется через соломинку. Он влюбился в Ленни, кладет голову ей на живот, как делает только с отцом. Она говорит по-английски, и кажется, что Джованни внимательно слушает. Потом она рассказывает ему стишки про животных, каркает, блеет. Мальчишка смеется, визжит от восторга. Мы смотрим на беззащитного дурачка и Ленни. Она так легко смогла найти с ним общий язык, без труда погрузилась в его таинственный мир. Я горжусь ею и снова думаю о том, что она прожила уже много-много жизней, прежде чем стала Ленни. В ней так много мудрости и так много любви. Костантино встает, чтобы бежать на помощь Ленни, стиснутой в объятиях. Но моя девочка качает головой и тоже обнимает Джованни:

– He’s so sweet… leave him be, please…[38]

Она подает Джованни один наушник, и они вместе слушают Coldplay, раскачиваясь в такт музыке.

Джованни устал, он потирает кулаками глаза, бросает на землю мобильник Ленни, а она делает вид, что не злится:

– If you break, you pay, the broken bits you take away…[39]

Мы взяли семейный номер на четверых. После игр на пляже и летнего солнца разве мы не хотим чувствовать себя семьей? Семья на одну ночь. Безумная, неправильная семья, в которой два отца, двое мужчин, которые заслужили хоть немного уважения, хоть каплю отдыха. Лето кончается, гостиница пустует. Как будто мы приехали в Лас-Вегас.

Джованни скачет на пружинной кровати, точно он сам порванная пружина. Костантино стоит в майке посреди комнаты и выглядит как заправский рабочий. Живот выдается, годы берут свое, и все же это самый сексуальный мужчина, которого только может себе представить мое безграничное воображение.

Ленни сидит в трусиках, ей не слишком нравится наша общая палата. Ей хочется спать, а вокруг суета, да еще этот придурок разбил ее мобильник.

Костантино помогает Джованни почистить зубы, моет его под душем. Наносит крем на обгоревшую спину, растирает, дует. Я присутствую при этой сцене, смотрю, как бережно он относится к сыну. Костантино как настоящий физиотерапевт – у него большие и мягкие ладони, которыми он может достать до самого дна.