Жерар вдруг сделал шаг к нему и вцепился в лацканы его пиджака, но Жан даже не шелохнулся. Он знал, что его друг не из тех, кто может, выйдя из себя и не рассчитав свои силы, натворить бед. Но все же, когда Жерар выпустил его и отступил назад, Жан почувствовал облегчение.

— Сколько у нас времени в запасе? — отрывисто спросил Жерар.

— В лучшем случае несколько дней.

Они принялись обсуждать, кого и что следует проверить в первую очередь (надеясь в то же время, что и полиция со своей стороны предпримет те или иные шаги), в таком порядке: Обскура — поскольку она была наиболее подозрительной фигурой во всей этой истории; ее подруга Миньона, которая сможет вывести на ее след, если взяться за нее как следует; мамаша Брабант — она-то уж точно сможет рассказать что-нибудь доселе неизвестное о своей бывшей «пансионерке», а может статься, и о ее клиенте, любителе живописи; профессиональные фотографы и продавцы фотокамер; художники, бывшие ученики Тома Кутюра, которые часто встречались с Мане… Последние, может статься, и не сообщат ничего особенно ценного, но даже такие крошечные шансы нельзя упускать…

Жерар с необыкновенной дотошностью выпытывал у Жана мельчайшие подробности этой истории, побуждая его вспоминать все следы, которые могли привести их к цели. Решимость Жерара, его вера в удачу оказались заразительны и укрепили мужество Жана. Отправляясь к своему другу, он совсем не ожидал встретить в нем такую моральную силу. Вне сомнения, именно она помогала Жерару, когда он изучал медицину без чьей-либо помощи или какой-либо поддержки, а также во время недавнего плавания к берегам Ньюфаундленда, в которое он отправился, не имея другой возможности заработать на жизнь, — в то время как он, Жан Корбель, всегда мог рассчитывать на поддержку отца. Под доброжелательной наружностью гиганта таилась несгибаемая воля, помогающая добиваться целей. Получение нынешней должности в клинике доктора Бланша было тому доказательством… А что, если он по-прежнему стремится заполучить Сибиллу?

Жан продолжал с некоторой горечью размышлять об этом, уже покинув клинику и идя по улице в поисках фиакра. Но в то же время он понимал, что главное сейчас — найти Сибиллу, пока она еще жива, и что шансов на это не так уж много.

Черная ткань образовывала над его головой плотный покров, и внутреннее пространство понемногу заполнялось выдыхаемым им воздухом. Прислушиваясь к своим регулярным вдохам и выдохам и ощущая, как становится теплее, он чувствовал себя умиротворенным. Оказаться в этом импровизированном убежище означало вплотную приблизиться к условиям существования и своим ощущениям in utero[14], когда он еще не знал никакого иного бытия вне материнского чрева. Потерянный рай, где не было никаких стеснений, принуждений и невзгод, которых оказалось так много в дольнем мире… Эдем, в котором дух мог беспрепятственно бродить в свое удовольствие и возводить всевозможные ментальные конструкции… Отнятый Эдем, в котором отсутствие материи и материалов означало отсутствие границ.

Разве что воображению порой могли потребоваться и некие преграды — с тем, чтобы их преодолевать. Каково было состояние его сознания в тот предначальный период внутриутробной жизни? Лишенное как познаний, так и ограничений, могло ли оно, это сознание, вообще быть? Что до него, он никогда в этом не сомневался. Иначе как объяснить индивидуальные различия, возникающие в глубине этого общего для всех замкнутого мира, этого внутриутробного братства? Заметные с самого раннего возраста у существ, растущих в почти одинаковых условиях?

После рождения воспоминания об этой предшествующей жизни исчезают — для того, чтобы по контрасту с ней земное существование не показалось совершенно невыносимым. Такое стирание пренатальной памяти происходит у всех — но он стал исключением. Отсюда и жизненно важная для него потребность регулярно прятаться под плотным черным покрывалом, чтобы воссоздать иллюзию предначальной жизни.

Однако эта иллюзия была непрочной и требовала усилий воображения. Невозможно было вновь испытать ощущение бесконечно длящегося плавания, которое некогда создавалось из-за окружающей со всех сторон амниотической жидкости. Однако сейчас у него было и преимущество: зрение, которое открывало ему новые горизонты, но в то же время, из-за присущих окружающей реальности границ, тесно их сближало. Его поле зрения под темным покрывалом было предельно ограничено, буквально сдавлено физически. Объектив камеры словно бы материализовывал перед ним его очередную ментальную конструкцию. В таких условиях, тщательно продуманных и подготовленных заранее, уже ничто не могло его потревожить.

Стоя под глухим черным покрывалом, ниспадающим до колен, поставив ноги внутрь треугольника, образованного ножками штатива, дыша размеренно, но хрипло, правым глазом глядя сквозь окошко видоискателя в объектив с увеличительной линзой, он чувствовал себя водолазом, погруженным в океан своих грез.

Снаружи, то есть в его студии, северный свет был великолепен. Лицо модели в ореоле ровного мягкого освещения оставалось неподвижным. Ради экономии средств художник упростил себе задачу: единственной декорацией было фоновое джутовое полотно размером два на два метра, цвет которого колебался между бежевым и серым. Единственной сложной задачей было найти полную экипировку для модели — красные форменные штаны, черную куртку с медными пуговицами, белые гетры, солдатские башмаки и пилотку, но самое главное — музыкальный инструмент, которому картина была обязана своим названием. Найти самого мальчишку не представляло никакой сложности: юному рассыльному, обнаруженному на одной из улиц предместья Сен-Антуан, в квартале краснодеревщиков, оказалось достаточно предложить щедрые чаевые. Одним рассыльным меньше — невелика беда для столицы, где каждый день появляются сотни новых жителей. Трагедия только для небольшой горстки близких… Но что это значит в сравнении с его будущим шедевром? Единственная сложность — действовать так, чтобы никто из окружающих ничего не заметил в тот короткий опасный промежуток времени, когда уговариваешь будущую модель. В разношерстной толпе большого города может оказаться множество потенциальных свидетелей…

Эта охота за моделями принесет ему громадное состояние… Такая мысль порой была неприятна, он чувствовал себя скованным по рукам и ногам. Мозг тоже словно бы оказывался в ловушке, готовой захлопнуться в любой момент… Он старался не думать об этом, особенно в период практического осуществления замысла. Да, нужно идти на риск, но разве какое-нибудь серьезное предприятие без этого обходится? И потом, деньги — ничто в сравнении с его шедевром.

Его не устраивала лишь одна деталь, из-за которой пришлось на некоторое время отложить начало работы: мальчишка оказался довольно упитанным. Если бы дело было только в его пухлых щеках, в этом не было бы ничего страшного, но он к тому же весил килограммов на шесть больше, чем требовалось. Понадобилось неделю продержать его в заключении, чтобы довести до нужной кондиции.

Что касается его рыжих волос, их закроет пилотка.